Месеняшина Л.А.

ЛЕГЕНДА О ДИМЕ

Вспоминать о Диме Кондрашове трудно. Он ещё при жизни превратился в фольклорный персонаж. Что способствует такому превращению? Ответ на этот вопрос знают (а может, ещё и не знают) ученые-фольклористы. Но одна из предпосылок такого превращения – прижизненная популярность, так что рассказ о любом реальном событии из жизни такого человека людям нравится слушать, а раз есть слушатели – находятся и рассказчики. Сегодня мне трудно вспомнить, что чему предшествовало – личное ли знакомство с маленьким, не по статусу первокурсника бойким мальчишкой или рассказы коллег о неугомонном первокурснике-вундеркинде. Одна из юных преподавательниц, сама немногим старше своих учеников, жаловалась, что первокурсники замучили её своими вопросами, а от одного, Кондрашов фамилия, – и вовсе житья нет, что от них у нее «мальчики кровавые в глазах»… Тут-то и вспомнили, что «кровавого мальчика» зовут Дмитрием, после чего к нему надолго приклеилось прозвище «Маленький Царевич». Что вундеркинд – было ясно по двум причинам, об обеих говорилось шепотом, но в одном случае шепот был неодобрительный: «Выскочка…всего 16 лет – и уже студент…»; в другом же – уважительный: «Он стихи сочиняет…». Впрочем, стихотворец на филфаке не исключение из правил, а скорее норма, а вундеркиндов надо ставить на место – и чем раньше, тем лучше. Последним добросовестно и начал заниматься весь профессорско-преподавательский состав факультета. Большей частью из самых благих побуждений: чем раньше дитя перестанет о себе воображать Бог знает что, тем меньше разочарований его будет ждать по наступлении зрелости. И надо отдать Диме должное – обид он ни на кого не держал, независимо от силы получаемых щелчков. Охотно читал свои новые стихи всем желающим. Помню, как ему, первокурснику, я объясняла, что не стоит писать целое стихотворение ради двух последних, по настоящему удачных строк, и как с радостью обнаружила, что курсу к третьему он совершенно избавился от этого недостатка. Курс у них был сильный, интересный, неординарных ребят было много, а Димины интересы не всегда согласовывались с академическими. «Лажа, Дима, лажа», – заключал ныне покойный В.П. Тимофеев в ответ на попытку Димы подготовиться к экзамену с помощью энциклопедии «Русский язык». И ставил двойку. На старших курсах Дима писал диплом о творчестве В.С. Высоцкого. Тогда это было совершенным новаторством – ведь после смерти Высоцкого не прошло и двух лет, литературы о Высоцком почти не было, да и печатное-то издание стихов Высоцкого только-только вышло. Но Диму трудности не останавливали, его интересовал сам феномен «поэта-любителя», не являвшегося даже членом Союза советских писателей. Термина «андеграунд» тогда не существовало. Но Дима чувствовал, что за феноменом Высоцкого стоят серьёзнейшие и совершенно неисследованные закономерности отечественной культуры 60-70-гг. Он планировал заняться этой проблемой всерьёз. Как-то, уже в конце 80-х, он обмолвился мне, что обдумывает идею «памятника ХХ веку». Трудно передать чувство потрясения, которое я испытала от этого замысла. До конца ХХ века было ещё более 10 лет. Никто об этом ещё не говорил и не задумывался. А тут сидит молодой парень, почти пацан – и мыслит масштабами веков,  и уже осмыслил культурный феномен столетия, в котором сам-то прожил не более четверти века… Я просто задохнулась, впервые почувствовав, что вот, передо мной, сидит человек ХХI века, который на нашу эпоху смотрит как на прошедшее время… Не угадала. Мало он прожил в ХХI веке… В заметках такого рода, как эти, принято приводить воспоминания личные. Но одно из ярчайших воспоминаний – это моё личное воспоминание о Легенде о Диме. Я не присутствовала при этом  событии. Я слышала только рассказы о нем. Но рассказов было так много, и они были такими яркими, что у меня в конце концов сложилось впечатление, будто все происходило на моих глазах. Это было весной 1987 года. Той знаменательной весной, когда всем нам показалось, будто в нашем обществе что-то может измениться, когда у людей появилась надежда. Вот этой-то весной в главной газете Советского Союза – «Правде» появилась статья «На обочине». В статье с искренней болью говорилось о застойной атмосфере, царящей в одном из провинциальных университетов нашей страны, об отсутствии заинтересованности руководства в перспективах развития вуза, о бюрократическом подавлении всех попыток самостоятельного творческого поиска и о многом другом, что характеризовало эпоху заката СССР. Статья была подписана доцентом В.П. Тимофеевым (да-да, тем самым – «Лажа, Дима, лажа»), и речь в ней шла о многострадальном Челябинском университете.  Надо ли говорить, что в университете статья произвела впечатление разорвавшейся бомбы. У администрации вуза была лишь одна возможность попытаться спасти своё реноме – убедить общественность в том, что статья представляет собой гнусную инсинуацию. Что в демократизированном 1987 году можно было сделать одним путем – закидать редакцию откликами негодующей общественности. Для организации общественного негодования решено было провести ряд общих собраний по факультетам.  А время, повторяю, 1987 год. Шестую статью Конституции тогда ещё никто не отменял1 . С собранием на филологическом факультете администрация связывала особые ожидания: ведь автор статьи работал именно на этом факультете. Если весь факультет сочтет её не соответствующей действительности, тогда, что называется, дело в шляпе: стоит ли министерству и ЦК принимать во внимание  клеветнические писания отщепенца, а может быть (чем чёрт не шутит!) и не вполне здорового психически (советская психиатрия – самая советская в мире!) человека, от которого с презрением отворачивается весь здоровый коллектив. Словом, проект резолюции с осуждением статьи В.П. Тимофеева был, как полагается, уже подготовлен, оставалось только единодушно за него проголосовать. И, возможно, все пошло бы как по маслу, если бы не явился Дима, которого туда вообще никто не звал и не ждал, поскольку он свой диплом получил за три года до этого. Но поскольку тимофеевская статья касалась всей истории университета (тогда весьма непродолжительной – всего 10 лет) то формально не допускать выпускника филологического факультета на факультетское собрание – с совещательным, естественно, голосом! не было причин, тем более что как раз в это время была продекларирована ГЛАСНОСТЬ как принцип партийной политики. И вот все терпеливо выслушали официальное изложение официальной точки зрения, и даже, видимо, ряд назначенных ораторов в ходе обсуждения высказался в поддержку предложенной резолюции – и тут-то, как чёртик из табакерки, выскочил Дима – ему-то что – терять нечего, диплом он получил, а дальнейших дел с университетом иметь не собирался – и в свой прелестной, торопливой, сбивчивой, самого себя перебивающей манере, заговорил, что в статье – все правда, и даже ещё довольно сдержанно изложенная по сравнению с тем, что можно и стоило сказать. А на дворе – 1987 год. Ну, ребят и прорвало! В общем, он повернул весь ход собрания. Собрание продолжалось до полуночи! И приняло резолюцию, поддерживающую В. П. Тимофеева. Потом Вячеслав Павлинович Тимофеев нередко вспоминал: меня бы схрумкали на раз, но спас мальчишка-поэт, и как не забоялся? Легенда? Но именно фольклорное предание сохраняет лучшие, существенные черты человеческой личности; именно предания в первую очередь сохраняют образ тех, кого мы любили и были вынуждены пережить. Образ Дмитрия сохранится не только в его поэтическом творчестве, он творил не только в стихах, – вся его жизнь была творческим деянием. Возможно, образ его личности, которому суждено сохраниться в нашей памяти, и будет самым ярким его поэтическим образом. Жизнь, как песня – недолгая, но такая красивая…