2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
1 ТОМ (1972-1996 гг)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Фонд ГАЛЕРЕЯ»    
  ЧЕЛЯБИНСК, 1996 г.  
     
   
   
         
   
   
 

ВЛАДИМИР ЛАВРЕНТЬЕВ

Лаврентьев Владимир Юрьевич родился в 1956 в Перми, публиковался в альманахе «Пульс» (Пермь, 1991), в 1990 году в Пермской книжном из-ве вышла его книга «Город», проживает в Перми.

* * * (1988)
Зима. Компрос. Сырые паруса
развешены сушиться над Компросом.
Безумный дядя в розовых трусах
по набережной скачет, как опоссум.

Проспект прилёг трамплином. Спуск полог.
Внутри прохожих, совершенно полых,
как в черепах снесённых куполов,
гуляет ветер - неприлично голый.

Звенит звонок в детдоме. Для сирот
готов обед. Зашторил память иней.
Летят с трамплина в солнечный сироп
«Икарусов» мороженные дыни.

Вот за угол свернули «жигули»,
в них Смерть сидит в лиловых босоножках.
На камском же мосту - стоит Улисс
с губной помадой и губной гармошкой.

Что предпочесть - решить он должен сам.
И станет ли от этого теплее
кому-нибудь? Исчез субъект в трусах.
Исчезло всё - Компрос, Универсам...
Лишь Пермь осталась - точка на дисплее.

* * * (1989)
Оказалось, что город не так уж и прост:
он себе на уме, как бывалый шизоид.
По ночам он, к примеру, похож на погост,
на пустынный ландшафт из времён мезозоя.

Он прикинуться может порой дураком,
антикварною лавкой различнейших табу.
То свернётся в тугой каучуковый ком,
то назойливо лезет в нутро, как антабус.

Если в сделанный в нём поперечный разрез
запустить пятерню в медицинской перчатке,
то нашаришь в зачаточной форме прогресс...
Да чего только там не нашаришь в зачатке!

В нём срослись в монолит, в исторический страз
лобовой авангард с метастазами страха,
колоссальный размах, инструктивный маразм,
предвкушенье побед с ожиданием краха.

Мы купили друг друга, как кошку в мешке,
и теперь неразлучны, хоть тресни, до гроба.
Я торчу, как микроб, в его толстой кишке,
да и город во мне затаился микробом.

Только будучи даже заразно больным
или высланным за оскорбление словом,
я вернусь в этот город навязчивый снова -
мы одною верёвочкой связаны с ним.

СЕРЕНАДА (1983)

Мне вновь «повезло». Вас опять нету дома.
И где бы Вам шляться в такую погоду?
А я так надеялся скрыться от грома
и выжать из брюк и из галстука воду.

Я вдруг бы я выклянчил чай с бутербродом?
А вдруг и не чай, а... (ну, это уж слишком!)
И что бы Вам шляться в такую погоду!
Сидели бы дома, читали бы книжку.

И я не дрожал бы на лестничной клетке,
и Вы бы себя уважали немножко.
А так - Ваши астры достались соседке,
мои бутерброды - сожрёт Ваша кошка.

Однако и хлещет! Мурашки по коже...
И ветер сдувает людей, словно фишки.
А вдруг я пришёл Вам вернуть всё, что должен?
(Ну, может, не всё - это было бы слишком!)

Мне страшен вверху нарастающий топот,
потоки сбивают и конных и пеших.
И если Вы станете жертвой потопа -
поверьте, я буду вовек неутешен!

А вдруг Вас накрыло шальною лавиной
(кто сними сравнится в коварстве и злобе?)
Вдруг жутким ударом на две половины
гроза расколола Ваш умненький лобик?

А может быть, всё и не так уж плачевно,
и Вы не давились волной ледяною,
а просто сидите в одной из «ковчевен»
и греетесь водкой с каким-нибудь Ноем.

А впрочем, я Вас оставляю в покое,
и больше нужды нет мне в милостях Ваших!
А то, что Вам должен, - истрачу на поиск
взаправду сегодня без вести пропавших.

ЛЕТЯЩИЙ С КРЫШИ (1988)

Ночь светла. Бьёт фонтан, как вода в продырявленном трюме.
И душа твоя тоже искрится, как этот фонтан.
Это Ницше сказал, ему можно поверить - он умер.
Мертвецы иногда превращают в реальность обман.
Вот идёт психопат - он вчера убежал из палаты
в пятый раз, раздирая стальными ногтями бетон,
с автоматом в руках он идёт нанимать адвоката,
чтоб заставить его под стволом обратиться в ООН.
Толпы лживых домов тасовались, как карты в колоде,
и сбивали с пути, уводя в безвременье Реки,
воздух липок и густ, как замешанный Прустом коллодий.
Этот водоворот - место встречи живых и нагих.
Психопат хочет жить, хочет жить вопреки процедуре,
психопат хочет жить в уникальной великой стране.
Только что-то замкнуло в его гениальной структуре,
и теперь он стоит припечатанный небом к стене.
Раз уж не удалось отсидеться за стенкой форзаца -
то с бетонных страниц приговора сбежать поскорей
сумасшедший спешит, чтоб под толщей воды отлежаться,
сторонясь, как чумы, плотоядных оскалов дверей.
Автомат бесполезен - давно уж пусты магазины.
В их стеклянных глазах смерть свернулась в густое желе;
сумасшедший плывёт, на потухшей его образине -
вера в завтрашний день. Вы готовы его пожалеть.

ЛЕТЯЩИЙ С КРЫШИ-2 (1988)

В дыре окна возник поэт,
раскинув руки, как Икар.
Вот он исполнит пируэт
и упадёт на тротуар.

Он завязал, он бос и гол,
как сотни, тысячи нагих,
он не напишет ничего
к великой радости других.

Он не докажет ни черта,
и жест его - кромешный кич.
Но шесть саженей высота -
вот всё, чего он смог достичь.

Ему признаться всё равно:
надёжно смешанный с дерьмом,
он в переносном пал давно,
а как он грохнется в прямом!

Ему плевать, что будет с ним, -
надежды все сошли на нет.
Вот он парит, как серафим,
как некий в проруби предмет.

Но даже тут не вышла масть,
и тут не выгорел кульбит:
ну надо ж было так упасть,
а рядом некому добить!

ЗЛЫЕ КОЗЛЫ (1989)

По-аглицки подстриженный газон,
за линией - бутылок батарея.
На линии стоит наполеон.
Ударь его, ударь его скорее!

Так, хорошо, и два пинка вдогон.
Окрыли судьи счёт, и слава богу!
Вон там ещё один наполеон -
ударь его, ударь скорее рогом!

А вот ещё один источник зла -
предшественник кондитерского дива.
А я спускаю с привязи козла -
рогатый прототип локомотива.

Смотри их сколько - целый кегельбан!
Шаров на всех не хватит. Будь что будет.
Упрямец, ты поставил всё на банк, -
свою башку в свободной инвалюте.

Их - как поганок на трухлявом пне.
Ты пень бодай, что пачкаться с грибами!
Их слишком много, понимаешь - нет?
По дури с телеграфными столбами

тебе сравниться впору. Что ж, круши,
печатай их рогами, как компостер.
Все только захохочут от души,

когда ты сдохнешь от бессильной злости.
Когда глаза полезут из орбит
и заблюёшь газон кровавой пеной,
тогда флажок поднимет вверх арбитр
и, может быть, потребует замены.

Мы пьём до дна, пока не развезло,
и свято чтим незыблемость закона:
«Наполеонов больше, чем козлов,
козлы дороже, чем наполеоны».

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ ДУРАКОВ (1988 )

Между землёй и краем Ничего
болталось судно неизвестной масти,
лишь голой мачты высохший фломастер
торчал уныло, как конец всего.

Посудина затоплена на треть,
её кружило мелкой каруселью,
и смачное похмельное веселье
справляла коронованная Смерть.

Не трюм - сифилитичная дыра;
на палубе шла пьянка до упаду.
Давным-давно никто не убирал
за годы накопившуюся падаль.

На корабле шла мощная игра -
игра в полуобглоданные кости.
И лихо блефовали шулера,
и был заблёван капитанский мостик.

Распотрошили вахтенный журнал,
свалив просчёты в курсе на евреев.
Но вскоре сам матросский трибунал
сушил своё исподнее на реях.

Трюм полон крыс и согнутых подков.
Рембо и Брант! Такое вам не снилось!
Команда лёгковерных дураков
сквозь мясорубку веры шла на силос.

А с берега фонтан слюны в лицо,
в ней капитан купался, как в шампуне.
И взмахи рук немногих беглецов
терялись в море бронзы и латуни.

Рабы и рыбы, подданные тьмы,
оценят этот рай в миниатюре,
весь блеск и нищету плавучих тюрем...
Но рыбы - немы и рабы - не мы

НОЧЬ (1987)

Он проснулся у самого краешка ночи,
когда время спускалось на тормозах -
его путь был по-летнему укорочен.
В небе перекатывалась гроза.

Дребезжали вагонной трясучкою стёкла,
отбивая вибрацией ржавчину сна.
Он всплывал из глубин постепенно, а около
в синих лужах неона лежала она.

От виска до бедра, словно татуировка,
заоконной рекламы размытая нить.
Подошла ночь к конечной своей остановке,
дальше некуда ехать, пора выходить.

Он всплывал и завидовал спящей немного,
ей, лежавшей покуда к рассвету спиной,
ощущая прилипшую к сердцу тревогу:
где-то что-то стряслось - за углом, за стеной.

Может, где-то вблизи просыпались вулканы,
гнойником на земле вызревала война...
Он прошёл по квартире, проверил все краны,
поплотнее прикрыл амбразуру окна.

Ах, каким же рассвет застаёт безоружным!
Как зелёного рекрута шквал артогня.
Но что делать? Коль ночь пережили, то нужно
обживать территорию нового дня.

ТАКСИ (1990)
(отрывок)

Мне на спину вскочил какой-то мальчуган.
Сначала шляпу рвал, я думал: это - ветер.
Он что-то крикнул мне, я не успел ответить.
Он рассмеялся, дрянь, и, вытащив наган,
два раза, кажется, мне выстрелил в висок.
И я упал, где шёл, в трёх метрах от скамейки.
«Ну и дела!» - успел подумать мельком,
затем закрыл глаза, зевнул и рухнул в сон.
И мимо проезжало чёрное такси,
и вышли двое, тоже в чёрном, хлопнув дверцей.
Склонились надо мной, поковырялись в сердце,
затем один сказал другому: «Заноси!»
Я слышал всё, мне было так смешно,
я представлял, что будет всё иначе:
возможно, будет боль, возможно, я заплачу,
а так - всё как-то глупо, как в кино.
Я видел всё, мне всё - до фонаря,
как-будто бы я был с Тральфамадора.
Такси взревело и, разрезав город
напополам, пустилось по морям,
по облакам, проспектам, островам,
проигнорировав мигалки светофоров.
Я посмотрел: в машине нет шофёра,
ну нет - так нет, мне, в общем, наплевать.
Смотрю в окно: опять, поди, река,
под нею - мост, ведущий в преисподнюю,
и статуи Святых стоят в одном исподнем -
их не было ещё вчера, наверняка,
как не было и самого моста
и этих улиц радужного спектра,
и зона Комсомольского проспекта
ещё не щеголяла именем Христа...

Да Бог с ним, право, никому я не судья
(уже). Такси летит куда-то по восьмёрке.
Дома. Проспекты. Дамбы. Город мёртвых.
Вниз по теченью отправляется ладья.
А в ней - седой старик с лицом, как эскимо.
Закручена юла очередного рейса.
А за углом опять трамвай стучит по рельсам,
ползя, как в новый день, на следующий мост.
А снег, как плагиат, закрыл от глаза свет.
Безлюдье там ли, здесь - до первого прочтенья,
когда мой путь лежит, при всём моём почтеньи,
сквозь души и тела - другой дороги нет.
Всё это - вне тебя, нельзя не наступить
на облетевший лист в эпоху листопада.
Чтоб совесть заглушить, не выпить ли стопарик?
Пью горечь... (плагиат). Не всё ли равно, что пить?
Когда, чёрт знает кто, тебя, убив сперва.
бросает впопыхах на заднее сиденье,
потом везёт в такси, не спрашивая денег...
Ей Богу, в первый раз я предпочёл б трамвай!
Там компостируют билет, а не мозги.
Да был б хотя бы гид по городу родному!
Там тридцать лет прожил - он всё равно, как омут,
в котором в двух шагах не разберёшь ни зги.
Упал я осень, а тут, смотри весна!
Да, стало быть, и впрямь я ехал очень долго.
Уже взошла трава, зелёная, как доллар
(хотя бы посмотреть, как выглядит она).
Проносятся кафе, пивнухи, кабаки.
Я мог бы написать по ним путеводитель,
собрать всех призраков за общий стол в «Орбите».
Они сюда придут со стороны Реки,
сверкающей вдали меж скобками мостов,
придут и наследят портвейном и мазутом.
Они, надеюсь, не перегрызутся,
когда усядутся за вспоминальный стол.
Закажем «солнцедар» и «волжское» вино
и будем вспоминать дома умалишённых
семидесятых лет - обители пижонов,
поэтов и бродяг, размешанных с говном,
своей страною подведённых под расстрел,
порой бескровный, чаще анонимный.
Ведь так страшней, мой мученик без нимба,
распятый на «Агдаме» менестрель?
Мы выжили, старик, такой вот подлый трюк,
скорее из ума. Что ж, наша карта бита.
А там, где мы сидим - подделка под «Орбиту»,
седьмого неба нет - оно спустилось в трюм.
А коли так - уйдём, но не забудь про сдачу,
с нас на сто лет вперёд набрали чаевых.
Дай Бог, как говорят, остаться бы в живых
и полежать в углу, как полусдутый мячик.
Хвала тебе, Господь! Ты мог меня украсть
из этой суеты, я мог бы быть свободен.
Но я опять из всех колод краплёных родин
вновь вытащил тебя, мой непечатный край.
Друзей благодарю за то, что были близ
меня, когда я жил в стране-скороговорке.
И снова прёт такси куда-то по восьмёрке.
Вот вроде бы и всё, но всё - то вверх, то вниз...

 


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии