ВИТАЛИНА ТХОРЖЕВСКАЯ
Я (2010)
«Я, я, я! Что за дикое слово!» В. Ходасевич
Есть точка сборки атомов внутри.
Есть зеркала довольная отрыжка.
Всё это называется: «Смотри –
Я, мой скафандр, мой дом, моя сберкнижка».
«Я» – это «да». «Нет» означает «нет».
Меж «да» и «нет» – «palaksch», «палач», «платёже-
Способность: за любовь – любовь, за свет
И воду – свет, вода». (А что же
Ещё?) Я – это свет, любовь, вода.
Кормить червей, а также птиц небесных,
Которые не сеют, это да,
Но падаль пожинают повсеместно.
Я – это точка сборки урожая.
Должна расти большая-пребольшая.
* * * (2007)
Даже в предпоследнем эпилоге
Зарекаться рано от судьбы.
Время грязи. Едут по дороге
Легковые – с музыкой – гробы,
Одурев от вешних вожделений.
Не пред ними ль на виду у всех
Опустился грязи на колени
Полумёртвый прошлогодний снег?
Ах, они твердят, мы все там будем –
И везут безжалостно туда,
Где лежат безжизненные люди,
Съеденные грязью, как вода.
* * * (2009)
Предчувствие поэзии
Переполняет сны
Танцующих на лезвии,
Чьи цели не ясны.
Предчувствие возможности
Поэзии: вот так.
Им до неосторожности
Остался только шаг.
Так спят в зиме озимые,
Заглядывая в мрак
И – «Всё вообразимое –
Осуществимо» – так.
ХОРОШИЙ ДЕНЬ (2010)
В хороший день всё читаешь немного неправильно:
Монументальное фото
Ментальные платежи
(или наоборот)
Над городом прыщут весенние
аРАмортизаторы
Словно хитрое солнце подкралось с весёлою кисточкой
И подправило глупые буковки в правильный смысл.
Две бабульки на лавочке сели в платочках и с палочками
Торговать букинистикой – ровно малиной-кружовником,
И одна углубилась прилежно (о оптимизация! –
Чтобы время напрасно не тикало) в чтение.
Чудный день!
Над рестораном реклама – «Ужин во дворце».
Читаю, естественно, «Ужин во дворе»
И тотчас представляю, как важные, толстые чучела
Выгребают во дворик со своею жратвой и бутылками.
Инвалид на баяне играет про светлое прошлое,
И текут по девичьим щекам, размывая косметику,
Запоздалые слёзы печали и типа катарсиса.
Рядом бегают дети, их кормят конфетами, колою.
Там подходят какие-то юные панки с гитарою
И лабают из Летова. Плачут прозревшие чучела
И поят всех шампанским, и просят ещё про «пластмассовый
Мир победил»…
Подгребает старушка-синявочка
(это – автопортрет), говорит: «эх, плесните мне беленькой!»
А когда наливают, тихонько садится на лавочку
И читает, допустим, Пессоа в переводе Гелескула.
Зажигаются звёзды над всей непутёвой планетою,
Возникают слова: «Наконец-то, земляне, всё правильно».
Вот такая верлибрщина, вот такое вот бытописательство.
Но – плевать!
Потому что хороший день стоит этого.
СБОР СРЕДСТВ НА РЕМОНТ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО ПРОВАЛА (2009)
– На большой решительный ремонт
Экзистенциального провала
Собирали счастье в круглый зонт,
Только счастья оказалось мало.
Да и то – не матерьял, а хлам,
И теперь провал заделать нечем:
Будущее валится к чертям
Розовому прошлому навстречу.
Я не ел три ночи, господа,
Я три дня не спал, ходил к вокзалу,
Где меня везли все поезда
К экзистенциальному провалу.
Но когда свезут со всех концов
Медлящие миги и мгновенья,
Я к ремонту должен быть готов.
Окажите, братцы, снисхожденье!
СТРОФА КОТА (2010)
Строфа кота: на все четыре лапы.
Нерукотворный анжамбман хвоста.
Прогулки по забору тихой сапы
И тракторная ночью воркота.
Кто, словно дух, где хочет, там и ходит?
Кто смотрит неизменно свысока?
Кто – это Кот. Людей язык подводит
К нижайшим выводам, неявственным пока.
Переверни строфу кота, и вместо
Пушистого ночного живота
Во времени своё узнаешь место
И милые знакомые места…
ВАЛЬС (2010)
Человек. Монитор. Банка пива. Пейзаж? Натюрморт?
Я иду по ковру и меняю на окнах обои:
Чёрно-белое, синее, серое и голубое –
Бал холодных полей... Кто сказал, что в Начале был Word?
Буквы корни пускают. Слова покрываются мхами.
Ничего невозможного. Снова один и в раю
Человек засыпает. Монитор глухо бредит стихами.
Человек навсегда засыпает под «баю-баю».
Ничего невозможного. Вальс разлетается. Снято.
Лишь осколки хрустальные скалятся в тёмных углах.
Я иду по ковру, дирижируя вальс. Дубль пятый.
Никого. Монитор. Банка пива. Вода в зеркалах.
ЕСТЬ БОГ-ПОЭТ И ГРАФОМАНКА-ЖИЗНЬ
Не смотри реальности в лицо.
У неё – фальшивое лицо.
У тебя – фальшивые глаза.
Жизнь гонит клетку как строку
Лист за листом за веткой ветку
Жизнь мастерит большую клетку
С прикрытой дверцей на боку
За далью – даль за ложью – ложь
Прочь горизонт скользит как слизень
В плену у графоманки-жизни
На ржавой веточке поёшь
О том как этот мир хорош
ЧИТАЮ ЕЛЕНУ ШВАРЦ (2010)
1
Монетки лун – за ночью ночь –
В копилку образов кидая:
Вот – старая, вот – молодая,
Друг против друга – мать и дочь.
Вот – круглая: её живот,
Притягивает взоры моря –
Всё любопытствует, всё спорит:
Кто там, под корочкой, живёт.
Когда родит в ночи луна,
Пойдут рождённые луною
Давать иные имена,
Глазеть иною стороною.
2
«Кто там ночью скачет за туманом,
За чудными запахами леса?» –
Тихо пело сонное сопрано,
Всякого без, впрочем, интереса –
Как приток луны рудиментарный,
Вмятый в небо отпечаток силы…
Смотрит в книгу цвет гуманитарный,
В братское лицо своей могилы.
А Ли Бо ушёл купаться, пьяный,
И уже не вынырнул из этой
Лучезарной тяжести туманной,
Что для нас кончается рассветом.
ПЕРВАЯ ЖЕНСКАЯ БАЛЛАДА (2005)
Любимый мой идёт домой
По городу чужому
Он только вышел из пивной
И долог путь до дому
Бутылка водки у него
И книжечка Бодлера
А на закуску – о-го-го! –
Кусочек камамбера *
Ещё конечно есть вода
И ручка и листочек
Для приходящих иногда
Конгениальных строчек
Там где за городом квартал
На почве запустенья
Он вскоре сделает привал
Для пьянства и прочтенья
Как монумент небытия
Средь шума городского
Там пьёт и пьёт любовь моя
И пьёт зараза снова
А с ним в астрале пьет Бодлер
И страшно веселится
Нечасто в мире ноосфер
Вот так дадут напиться
Он пил с Пессоа. И не раз
А напиваясь с Блоком
Напоминал не в бровь а в глаз
Как трудно быть пророком
И Блок конечно понимал
И развернувшись боком
Ещё кивал и засыпал
На облачке далёком
А мимо люди и жуки
Жужукают машин
Бабёнки дети мужики
И он как есть один
Уже дочитан весь Бодлер
И впрямь и между строк
А мир всё также сыр и сер
Но есть ещё глоток
_________________
* Хоть он его и не едал,
Но, как мне шепчет Муза,
Срифмуем тем, чем Бог послал:
Закуска – не обуза.
ВТОРАЯ ЖЕНСКАЯ БАЛЛАДА (2010)
Я – дочь безумная безумного отца.
Вот он – мой старый Лир, успел надраться
И грозно философствует с крыльца
Про подлый мир заученных паяцев.
Корделия, он говорит, взгляни:
Я – Бог, я всемогущ, мне всё подвластно.
Уселась кошка рыжая в тени
И вежливо глядит, и безучастно.
Подагра крутит корни тёмных рук,
Издрябла кожа блёклою корою,
И может каждый день случиться «вдруг»,
Тогда капут и «Богу», и «Герою».
Он станет наш немой, послушный сын,
Придётся мыть его, кормить из ложки,
Беситься в ожиданье неотложки
И пыль небес сдувать с его седин.
Корделия, он говорит, прости.
Я виноват во всём, за всех, и ныне
Страдаю поделом. Двора пустыня
Безмолвствует. – Стихи свои прочти.
К чему? Зачем тебе мои стихи?
Ты всё равно услышишь то, что слышишь
Всегда. Зачем ты сам давно не пишешь?
Здесь и без нас намелют чепухи.
То «жигалки» ему мешают спать,
То призраки сгорающей вселенной,
То лает пёс, то лезет кот в кровать,
Боль то в локте, то в чашечке коленной:
Так нелегко ему повелевать…
Он – старый дуб, что тяжело цветёт,
Чьи ветви в грубом воздухе застыли,
А я – вон та рябина у ворот,
Которую под корень подпилили.
И всё ж твой мир не старше моего,
И небеса твои моих не выше…
– Корделия! – Мой Лир! – Так, ничего…
…Другое небо видишь? – Да, я вижу.
* * * (2004)
Почему про это не расскажешь?
Почему про это не напишешь?
Тёплый дом с пологими углами,
Тишина на всём и снег на крыше,
Маленький аквариум покоя,
Плавают иконы, лица старших,
Рыбы, кошки, пыль и всё такое,
От чего душе твоей не страшно,
Папины счастливые картины –
Натюрморты яркие, пейзажи...
Там чума ломает карантины,
А – живём, и не боимся даже:
Нас хранят спасательные брёвна,
Яблони, и ёлка, и рябина,
И часы шагают ровно, словно
Половина жизни, половина
Прошлого ушла. А кто там дальше?
Спит младенец твой (дыханье – слышишь?)
Говори всю жизнь – и не расскажешь:
Просто всё живёшь – и этим дышишь.
* * * (2004)
Раздваивается дорога.
Куда – направо иль налево?
И там и там я вижу Бога,
И там и там пройти нелепо.
Везде потом меня осудят,
Побьют, полюбят, посудачат.
В конце концов, сознаюсь судьям,
Что не могла пройти иначе.
Молчание и говоренье –
На понимание и горечь:
В центростремительном смиренье
Пути всегда выводят в полночь,
Где всё равно глаза открыты –
Или закрыты: свет – погашен.
Там нет ни призраков, ни виты,
Там нет дорог, и мир нестрашен.
* * * (2008)
Люблюз играется в саду
На саксофоне и трубе
Я продолженья мира жду
А он кончается себе
Апрельским солнечным деньком
И уплывает без стыда
Сипит сурдинкой в горле ком
Вопит последняя труба
Твёрдоочерченных банкнот
Весь курс уполз к чертям в червях
И саксофона чёрный кот
Учёно ходит на бровях
Идёт направо – палимпсест
Идёт налево – мутабор
Меняется в один присест
Гармония очей и гор
Ещё последняя труба
И занавес откинут прочь
Как прядь со лба и у столба
Сигналит сигаретой ночь
* * * (2010)
Лежачие поля не бьют ногами
На них напишут всё что было нами
На их боках округло-материнских
В париже или где-нибудь под минском
В сегодняшнем году или вчерашнем
Опишут мир пешком по белой пашне
Уютным валенком иль сапожком колючим
Невероятной жизни странный случай
ВАТТО И БАСТА (2010)
Рекламной паузой мелькнули детство, сад,
«Больших надежд» знакомые страницы.
Что этот воздух – пьётся или снится?
Что это время – праздник или ад?
«Я знаю, что не знаю ничего».
Шарманщик крутит ручку мясорубки,
И льются ветки сквозь пустые трубки
В ночных садов сплошное торжество.
Зачем всё вспоминается Ватто –
Музеем зачарованный квадратик?
Подросток в переношенном пальто
Так глупо улыбается некстати,
На ящике сидит ручной зверёк,
И оба смотрят просто, как живые,
Вдали небрежно пеизаж протёк
И небеса такие голубые.
Фанерный ящик с трубкой золотой
Таит в себе заученные звуки.
Рифмуются легко «любовь-любой»,
Все ремесла знакомые кунштюки –
Все эти ритмы, рифмы, вся труха
Густых аллитераций и скорнений.
Гудит шарманка русского стиха
И льётся, льётся дождь стихотворений
Нелепыми колонками из пор.
Из чёрных нор, набитых синей пастой,
Слепой зверёк оскалился зубасто…
«Ручной» и «мой» – с каких, подумай, пор?
Раскрой глаза, шагни в Ватто – и – баста!
Вариация на старую тему (2008)
– Здравствуй, Юлий! Здравствуй, Цезарь!
Мы пришли тебя зарезать.
– Что ты, что ты, братец Брут!
От зарезов люди мрут…
– Что поделать, милый Юлий?
Мы чудовищно отстали:
У врагов – штыки и пули,
А у нас – одни медали,
Вицмундиры, вахтпарады,
Триумфальные колонны…
А враги не ждут награды,
Гады-галлы, франк-масоны.
–… Мрут, как мухи! Мрут, как блохи!
Это ж больно! Ой-ой-ой!..
– Оставляй свои подвохи!
Выходи на смертный бой!
Что поделать недотроге?
Быстро кровь смывает грим.
Все мы ходим по дороге
И в конце приходим в Рим…
* * * (2009)
О, зимние праздники! Лень. Торжество.
Лакуна в «прекрасной эпохе».
Поэт на кровати лежит, и его
Стихи заедают, как блохи.
Он дал себе слово прибрать, позвонить,
Доделать, додумать, исправить…
Но слово – его, и ему изменить,
Как стрелки в часах переставить.
И если нужна ему личная ночь
В её евразийской обложке,
То тщетно к нему будет милая дочь
Протягивать ручки и ножки.
– Темно. Ты не видишь? Не вижу и я.
Но если из горла сочится струя,
В немую строку каменея,
Её оборвать я не смею.
* * * (2011)
Выходила старая сука
весной как на бывшую работу
на истоптанный крест перекрёстка
нюхала весну во все щели
думала хорошо быть свободной
хорошо что я пенсионерка
и моё государство меня кормит
за детей моих утопших в помойном
пластмассовом коричневом вонючем
небе всеобщего блага
и ветер как вечный хозяин
трепал по задрипанной шерсти
сушил неуместные уши
и медали звенели вдали
* * * (2009)
Умирать болеть и плакать
Видеть стены косяки
Кирпичей оббитых мяготь
Прутья холмики венки
Руку высохшую дымом
Под пергаментной трухой
Кожи – тянется к любимым
В недра полночи сухой
Дух как пух да плоть как пуля
Тоже дура и слепа
Как прозрачно нас надули
За четыре «пур ква па»
Тополей пушистых рыльца
Вздох сирени в темноте
В сладкой полночи топиться
Распинаться на листе
Ярко-пламенном кленовом
Угасать краснеть бледнеть
Чтоб услышать как на новом
Языке твердеет смерть