2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

ИННА ДОМРАЧЕВА

 

* * *
Ты куришь, и метишь пеплом балкон, кровать.
Купи мне кулёчек вишен – в тебя плевать.
Контрольным в темя, – таким у Распэ олень, –
Не буду, мало ли, – вырастет набекрень.
А вот неправда, я часто помню добро,
Поэтому косточку плюну тебе в ребро.
Она – корнями в аорту, – начнёт расти...
Забавы такого сорта люблю, прости.
Вишнёвое дерево не будет тебе мешать.
Вишнёвое дерево просто отучит тебя дышать.
Вишнёвому дереву тесно в твоей груди.
Я спряталась повсеместно – теперь води!

* * *
Я давно не люблю вас, не верьте,
Вы висите у нас на трюмо.
Вам грозит обнаружить в конверте
То, что вряд ли сойдёт за письмо:
Голубую соседскую кошку
(Удивительно мерзкую тварь),
Катерок, голосящий истошно,
Марсиано-испанский словарь,
Фотографию старого кэпа,
Разводившего в трюме цыплят;
И дешёвое синее небо —
По ведру поцелуев за взгляд;
И закат, написавший аллею,
Да не вставший потом с полотна...
А на белый конверт я наклею
Негашёную марку окна.

* * *
Я привезу тебе оттуда
Инопланетного щенка.
Он будет – экая паскуда! –
Трепать ковры и облака.

Фирдоуси, конечно, знает,
Кому живётся на Руси,
Но тяга в сумочке земная
Вся в битых кластерах. Спроси
У Чернышевского: «Que faire, а?»,
Пиши к Геннадию Айги...
А там, – ну, за небиосферой –
Собачий холод и щенки.

* * *
Фрейзи Грант тебе? Ннна тебе Фрейзи Грант!
Пятый том рассыпался на листы.
Белый бант. Капроновый белый бант.
Символ, значит, кротости. Чистоты.

Женщина – бездна хаоса, Тиамат.
Грязь от нея и небо произошло.
Высокомерное ханжество или мат –
Как объяснить иначе, чтобы дошло?

Ночью на кухне с Леной или Двиной
Плача за рюмкой, думая: «свет не мил»,
Женщина встанет, сделается волной
И облегченно скомкает этот мир.

* * *
На заре таких уносит аист
Грузовой, за горы и за лес.
Он ногой толкается, качаясь,
Поднимая скрипы до небес.

В предрассветной дымке Боттичелли
Голосом осипшим, пропитым,
Он поёт: «Крылатые качели!
Я не буду больше молодым...»

И с улыбкой детской и счастливой
Он, фальшивя разве что едва,
На пустой бутылке из-под пива
Выдувает нежные слова.

Как бы сердцем ни были мы зорки,
Те качели ржавые вольны
Походить на каждые задворки
Пьяной, отмудоханной страны.

* * *
Богу, совести, честному имени –
Больше мы никому не должны.
Всё, что можно купить или выменять,
Остаётся с другой стороны.

Покупая за дружбу – приятельство,
Покупая за преданность – страсть,
Ты своё ощущаешь предательство,
Ты себе позволяешь пропасть.

Это сделано ими – поверь, прости –
Пусть у них и болит голова.
Как окурки и нефть, на поверхности
Остаются чужие слова.

Ты – вода, так с какой к тебе меркою?
Всё равно утечёшь налегке.
Ты должна только Богу и зеркалу,
И вот этой последней строке.

* * *
Судьба растёрла палочку чернил.
Пиши. Терплю холодные касанья.
Их узнаёт любой, кто хоронил, –
Приметы пустоты и угасанья.

Как бы песчинка жжётся под ребром:
Чужая смерть, агония чужая.
Проси добром – вернётся серебром,
И бросит, ничего не выражая:

Мол, немота погасит плач и речь,
А рана будет лёгкая – сквозная.
Прошу – и не умею уберечь.
Ни имени, ни адреса не знаю.

* * *
Светилом согретый алтарь алтарей –
Из мрамора эта спина.
Я потом солёным с рубахи твоей
Льняной и сыта, и пьяна.

Святое причастие каменных мышц
И пота церковный кагор
Ношу, – как пшеницу по зёрнышку – мышь,
Как шапку горящую – вор.

Вот так кирасиры носили колет,
Носила стрелу тетива,
А всадников тех – кони чёрен и блед,
А гулкое эхо – слова.

Так в 42-м уходили в маки,
Так псы приходили на зов.
Так, если кончалась вода, моряки
Спасались росой с парусов.

* * *
Пусти меня к семи ветрам,
К чужой вражде, к чужой заботе,
Ну, хоть в рабочем эпизоде,
Не выходящем на экран.

Ещё раз – крыльями в прибой,
И через море – за оливой.
Я захотела стать счастливой –
И разучилась быть собой.

Улыбку донага раздень,
Кричи на языке растений.
Я не отбрасываю тень,
Но кто отбрасывает тени?

Когда взойдут материки
И антилопы на капоте,
Хоть по несбывшейся свободе
Оставь мне видимость тоски...

* * *
А.Пермякову

Кардиологу не плачься на боль,
Вряд ли шпага, вероятней, – шампур,
Для кого-то этот год – карамболь,
Но для нас-то он скорей, каламбур.

Умный мальчик перепишет в тетрадь
Спящий в позе эмбриона вопрос.
В этом городе темно умирать, –
Слишком совестно, что жил не всерьёз.

Ты тихонько улыбнёшься, Андрей, –
Был, когда-то, мол, и я рысаком...
Просто – кровь не побежит из ноздрей,
Если голову держать высоко.

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ЦЕНТОНА

Она придёт, она не спросит
Ни у менад, ни у харит.
Собака лает – ветер носит –
Звезда с звездою говорит.

Я тоже, кажется, менада,
И строю замки на песке,
Когда последняя граната
Занесена в моей руке.

В глазах другого человека
Стоит египетская мгла.
Ночь, улица, фонарь, аптека, –
Я список кораблей прочла...

* * *
Учи меня легкости слога,
словами играй в домино.
Мне, – пусть, вероятно, немного, –
но всё-таки тоже дано!

По скользким фонемам опять – со
мной только и можно – назло,
чтоб я разучилась бояться
внезапно оборванных сло...

Но, если придётся, – беззлобно,
как долю в зевок полыньи,
шестую в строке пятистопной,
как пепел остывший, стряхни.

* * *
Д. Новикову

Неделя — week, неделя — век,
Пока погода прояснится,
На шею ищут Том и Гек,
И Чук и Гек — на поясницу.
Учитель слеп, экзамен строг,
Покуда не ожгли — не ожил.
Крик просочился между строк,
Как яд, впитавшийся под кожу.
Пальто — на вырост, мир — на врост,
Вид из окна тяжёл и плосок,
Но ты становишься на мост
Из разбегающихся досок.

* * *
Заломит скулы от оскомины
В осеннем грушевом дворе,
Очередное Anno Domini
Прозрачнее гравюр Доре.
Нам лето, прошлому воздав, нести,
Что было жизнь тому, и две...
Одиннадцатилетней давности
Секунды катятся в траве.
Возьму и, надкусив, обрадуюсь,
Что правда, именно такой
Дичок воспоминанья, паданец,
С примятой ржавою щекой.

На ухо

Я знаю (тратишь время зря),
Что солнце всходит на востоке
И что любимые друзья
Непреднамеренно жестоки.
Что ранен зеленью левад
Не поменявший кожу поезд,
Что волжской стерляди плевать
На весь каспийский мегаполис.
Что это мелочи, не суть,
Что кто-то может удивиться:
Друг другу падая на грудь,
Мы отворачиваем лица.

Птеродактиль

Правотой и ядом налитая
Гибель зазевавшихся химер —
Птеродактиль — вяленько летает,
Неуравновешенный размер.
Оттого и горькая обида
На витой верлибр соловья,
Особь вымирающего вида,
Маршевая пташечка моя.
Мы ль тебя не приняли на веру?
Мы ль тебе не выстроили клеть?
Вот и полезай в свою вольеру,
Будет, будет на небо глядеть.
...Словно полотняные рубахи
Белые, светлее вожака,
Птероямб и птероамфибрахий
Улетают в тёплые века.

* * *
Ноют сироты – губы и руки.
Оплетает вагонные сны
Камертонная нота разлуки,
Холодящая кожу спины.

С металлическим привкусом Юга
Жестяная колёсная клеть,
Поезд сам научился баюкать
И ещё колыбельные петь.

Томик, взятый в дорогу, прочитан.
Тонко пахнет из окон иссоп.
А меня проезжают транзитом
Восхищение, боль и озноб.

Мы пернатые, Серые Шейки,
И не видим дорожную грязь.
Засыпаю на липкой скамейке,
Навсегда ничего не боясь.

* * *
А что делать,
Если чуть выше его лопаток,
Посередине,
Надпись на базовом женском:
«Центр обитаемой Вселенной –
Здесь».
Или,
Как это читается в некоторых диалектах:
«Носом утыкаться сюда».

* * *
Сердцу рёбра к восемнадцати малы,
Мы считали, спотыкаясь о длинноты:
Сколько ангелов на кончике иглы,
И вселенных на листочке из блокнота.

Лебединая порода, дети Леды,
Обозначенные прелестью уродства,
За родительский полтинник на обеды
Покупали где-то право первородства.

Уж какие, к чёрту, правила игры
И фри лав на дискотеке «Белый соболь»,
Если, брезгуя донашивать миры
За другими, мы построили особый.

Мимо Гадеса, Аида и Эреба
Проскочили, – и упали, типа-опа,
В совершенно одинаковое небо
Из стандартного набора «Photoshop’а».
* * *
Просыпались от крика «команда была «бегом!»,
Ледокол беззаботной улыбки вмерзал во льды,
Потому человек, который был Четвергом,
Не терпел барона Субботы и их среды.

Он и сам не помнил, как впитывал их завет –
Кто успеет сказаться правым – и будет прав,
Помнишь, как нам читал религиовед,
Кафедры научного атеизма зав:

«Наш господь пастуху по имени Моисей
Нормы тезисно изложил на горе Синай»?
Вот и ты, мой друг, будь умницей, – не борзей,
Не дыши, не знай, не думай, не вспоминай.

* * *
Ледяное вино на сухом языке
Испаряется раньше глотка.
Приучаемся жить без души, налегке –
Оболочка пустая легка.

Мне давно очевидно, что космоса нет,
Все наврал мракобес Галилей.
Кляссер с марками, пять юбилейных монет –
Не жалею, и ты не жалей.

К горизонту на скорую руку, внахлёст,
Притачали окраинный лес.
Незаметны латунные гвоздики звёзд
На богатой обивке небес.

«Если плачут весной облака – не грусти…»
Мы когда-то не прятали глаз.
То ли мы, наконец, перестали расти,
То ли мир это сделал за нас.

* * *
Сердце может взять октаву.
Может, больше.
Знаешь, я хочу в Оттаву.
Или в Польшу.

Также стоят египтяне
Уваженья.
Миша делает Татьяне
Предложенье

Десять лет. И как ему не
Надоело?
Сердце бьется, как в июне –
Оголтело.

Десять. Ты мне годом раньше
Начал сниться.
В окнах воет. Это баньши.
Или Ницше.

С новым годом. Всюду ёлки
И хлопушки.
Я порезалась осколком
От игрушки.

 

 

Домрачева Инна Борисовна родилась в 1977 г. Окончила Уральский государственный университет (2000). Печаталась в журналах «Волга», «Урал», «День и ночь». Участница семинаров молодых литераторов в городе Липки в 2008 и 2009 гг. Резидент товарищества «Сибирский Тракт». Живёт и работает в Екатеринбурге.




Маша Бегункова (Бийск) о стихах И.Домрачевой:

Уроки поэта читатель получает бесплатно. Но он не учит эти уроки, а наслаждается ими. Бред? Конечно, бред. На доме настоящего поэта всегда поверх перекрещенных досок прибита картонка с надпись: «Всё ушло в стихи». Ушло и не вернулось. А если поэт женщина? А если она мать? Тогда мы имеем дело с поэтессой. Больше потому, что она мать, и много меньше оттого, что женщина. Поэтесса в отличие от поэта вовлечена в поэзию не полностью. Существенная часть жизни у неё занято ребенком – наиболее реальным существом и более ценным для неё, чем вся остальная реальность. Не утверждая, что вышесказанное имеет отношение к Инне Домрачевой, я в то же время не могу настаивать, что не имеет. Любое свое стихотворение Домрачева пытается побыстрее закончить. То ли она начинает писать, уже имея/придумав финал, то ли истово стремиться финишировать. Вообще-то это показатель непроходящей депрессии. Читая её стихи, поймала себя на мысли: для построения личного счастья у человека есть только один материал – это данное ему от рождения несчастье. Т.е. кирпичи «дома радости» надо выламывать/выгрызать из гранитной глыбы изначального горя. Стихи, безусловно, не помогут в этом процессе. Потому что удачное стихотворение – это красиво и оригинально воссозданная драма, что, согласитесь, плохой фундамент для счастья. С другой стороны русская лирика бежит от изображения личного счастья поэта со скоростью олимпийского спринтера. Счастье ей не интересно. Оно даже неприлично в «хорошем обществе». А это уже клиника. Но как завораживает эта самая клиника. Следить за её симптоматикой по стихам Домрачевой для меня, например, почти счастье. И что поделаешь, если Катарсис – психический жанр, созданный для садистов: напяливать на себя одежды чужого горя в ненастоящей примерочной, находясь в полной безопасности, и потом плакать над собой бумажными слезами – это из области... Из какой же это области? Из Свердловской, наверное.
Характерные черты стихов нашей героини – это деланная наивность (почти кокетливое стреляние глазками в сторону «смерти») при пересказе ницшеанских формул «шершавым языком» девичьих дневников. Пересказ этот очевидно интересен, порой волшебно изящен. Его хочется слушать довольно долго (в данном случае мне, да и, уверена, почти любому, кто начнёт читать эти стихи). Поэтика этих текстов могла быть сто раз иной. Потому что здесь она несущественна. Это утверждение похоже на чушь. Вполне возможно, что только похоже. Аннулировала же поэтесса и рифму, и ритм в стихотворении «А что делать, если чуть выше его лопаток...». Волшебство не исчезло и даже – напротив... Домрачева не штампует свои тексты. Я в курсе, что ею написано немного. Возможно, она больше вообще ничего не напишет. Поэтому и надо ценить это данное нам чудо. Короткое чудо стихов. Чудо всегда мгновенно. Потому что если чудо длиться больше, чем мгновение, то это уже счастье, которое понижает градус прорыва в неведомое, точнее – сводит его на нет.
Любого человека Творец рассматривает, как ювелир рассматривает драгоценный камень, взяв его двумя пальцами и приподняв к свету. Можно предположить, что, рассматривая беременную Марию, Он видел в её животе не плод, а только растущее как на дрожжах распятие. Мы обезьянничаем и пытаемся точно также рассматривать чужие стихи. Пальцами «гнульщиков» арматуры мы хватаем алмаз и, держа на отлёте рашпиль, приступаем к процессу. Одна надежда: алмазная пыль стихов изящно засорит нам глаза, и накрывшую нас слепоту мы с благодарностью примем за прозрение. Стихи поэтессы Инна Домрачевой – метафизический тренажер для подобных тренировок. Надеюсь, понятно, что сия несуразная формулировка – всего лишь скрытое объяснение в любви.
В глазах другого человека
Стоит египетская мгла.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Я список кораблей прочла...
И мы прочли, но не начитались, и требуем продолжать список, продолжать до бесконечности, а не то сразу же заметим, что сами в него уже давно попали...


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии

 

 

 

 

 

 

 

ыков