Дозморов Олег Витальевич родился в 1974 в Свердловске. Окончил филологический факультет Уральского госуниверситета и аспирантуру. Работал литсотрудником в журнале "Урал", обозревателем в газетах. Публиковался в журналах "Знамя", "Звезда", "Арион", "Таллинн", "Урал", альманахе "Urbi" и др. Автор двух книг стихотворений: "Пробел" (Екатеринбург, 1999) и "Стихи" (Екатеринбург, 2001). Преподает русский язык в Екатеринбургском театральном институте. Живет в Екатеринбурге.

* * * (2000)
Родная речь, отойди от меня,
поди прочь, не приближайся ко мне,
я боюсь сейчас твоего огня,
между тем сгораю в твоем огне.
Так покойник садится, почти встаёт
в крематорской печке, зовёт рукой,
открывает рот и почти поёт.
Что со мной, что со мной, что со мной?

* * * (1997)
В стекле читая по губам -
душа уже на всё готова -
что там? - подумаешь - и там
всё прособачено толково.
Ведь для презренного ума
какая в этом неизвестность?
Там всё известно: тоже - тьма,
мученье, скотство, бестелесность.

* * * (1997)
Не гром, а хруст, передвиженье хмар,
их переход и вновь перемещенье -
всё обещало гибель и пожар,
стремительно меняя освещенье.
Но Боже мой - чудесная гряда,
вскипавшая уже свежо и быстро,
вдруг тихо растворилась без следа,
как жизнь моя,- без радости, без смысла...

* * * (2002)
Душа уходит постепенно,
но не удерживай её:
живи легко и отчужденно,
продли присутствие своё,
пока уход её небыстрый
и этот отблеск над тобой
серебряный и серебристый,
серебряный и золотой.

* * * (2000)
Вечереет. И синие тени легли,
пролегли, как писали до нас,
и трамвай серебрится в морозной пыли,
но и он исчезает из глаз.
Ты мне спать не даёшь, ты мне спать не даёшь,
машешь голою веткой в окно.
Ты, пожалуй, до смерти меня доведёшь.
Доводи. Всё равно, всё равно.
Что ты хочешь от сердца, о чём ты молчишь
и о чём ты со мной говоришь?
Всё равно ты угрюмца не развеселишь,
ещё пуще растрогаешь лишь.

* * * (2002)
Ты дал мне тему. Что мне делать с ней,
такой нелепой и такой моей?
За радость громкую - писать и жить -
могу ли я тебя благодарить?
Я продолжатель и учитель я,
и сам себе приятель и друзья.
Я сам себе и друг, и господин,
пожизненно, единственно один.
На стекла вечности уже легло
твоё дыхание, твоё тепло.
Орнамент этот зрение промыл,
и всё происходящее простил.

* * * (2002)
Какая тишь после дождя!
Поэт заплакал, как ребенок,
и дождь, немного погодя,
опять расхныкался спросонок.
Наверное, тому не быть,
что мы увидимся, однако
так хочется поговорить.
И дождь. И вою, как собака.

Большой Исток (1997)

Белей щеки в морозном декабре
мой небосвод в простуженное лето.
У тополей изнанка в серебре,
и медь ольхи расплатится за это.

Горит рябины яркое вино.
Пора брать пилы и сжигать валежник,
бить комаров, распахивать окно
в садах осенних, карих, безнадежных.

* * * (1998)
Ещё на закате над рощей
проводят багровый разрез -
в ночи через полночь и площадь
тревожный летит мерседес.

Давно расступается местность,
окраины, пригород, плёс,
а он оглушает окрестность
нервическим визгом колёс.

В холодном молчании ночи,
нагретым мотором ведом,
он светит в звериные очи
бессонным своим огоньком.

Накурено, душно, и ясно,
что к чёрной баранке приник
мой злой, гениальный, опасный,
мой самый прекрасный двойник.

* * * (2000)
Под дождем проливным, моросящим,
и опять проливным, и в другой
раз в замедленный переходящим -
я не мог попрощаться с тобой.

Что мне надо - не знаю, не знаю.
Что ни год - обложили дожди,
а потом без конца и без краю
выпал снег: обожди, обожди!

* * * (2000)
Подумаешь, экое счастье:
что север, погода к нулю,
мне по сердцу это ненастье,
я вычурностей не люблю.

Мне нравятся нивы и рощи
нагие, без всяких затей,
а рифмы должны быть попроще:
посеверней и победней.

Воспоминание (1998)

Философичный мотив неприличный
выйдет на дудочке - самокритичный,
спрячешь цевницу. Тут случай иной,
и не Гандлевский из сумки тетрадку
тут извлекает - и ну по порядку
всякие господибожетымой.

Скорбные тени стоят за стеною.
Что же ты делаешь, муза, со мною?
Вечер. Плацкарт. Не любителем ласк
я уродился. От мая до мая -
силлаботоника жизни родная,
аполлонической музыки лязг!

...Ехали в Пермь "на гастроли" с поэтом,
первым, быть может. На Каму рассветом
вылита бронза багровая. "Да,
встретят нас с музыкой: девочки, водка".
В алом окне замелькала решётка
длинного моста. Я вспомнил тогда.

Лето. Пятнадцать. Ломается голос.
Фото у сквера. В руке гладиолус.
Речи ведут, принимают в лицей.
Двойка по химии. Пять по предмету
некоему, что сживает со свету
метафизической музыкой всей.

* * * (2000)
Холодом зимним повеяло,
зимним морозом дохнуло,
только снежочком посеяло -
на тебе, не обмануло.

Мало из облака выпало,
сеялось мелко, несмело,
землю ещё не засыпало,
небо уже побелело.

* * * (2000)
Навзничь с открытыми глазами!
Перевернусь на левый бок -
а всё не встречусь с небесами,
а, верно, встретиться бы мог.

Уснуть бы так, чтоб не проснуться,
но так, чтоб сразу не уснуть -
ненужной веточкой приткнуться,
существовать - но как-нибудь.

* * * (2000)
Мне не понять, о чём они шумят,
о чём ворчат раздетые деревья,
и в полном одиночестве летят
последние оранжевые перья.

И ветра свист, немного погодя,
уже осип от будущего снега,
и у последнего осеннего дождя -
лицо страдающего человека.

* * * (2002)
Я закрываю магазин стихов
и открываю магазин несчастий,
зла, общечеловеческих грехов
и прочего по этой части.
Я покупаю старые долги,
храню несовершенные победы,
и если я торгаш, то помоги
моей торговле, приноси мне беды
и бедствия. Ну а потом беги.

* * * (2002)
Та, о ком он писал: невозможно,
та, о ком он, возможно, писал,
из неверной ушла осторожно,
слишком сложной системы зеркал.

Что осталось? А то и осталось.
В примечаниях тоже вот нет
точных сведений, только усталость,
некий трансцендентальный привет.

* * * (2002)
Что осенью бледнее небеса,
об этом тоже говорить не надо.
Становятся подробнее леса
под трепетным воздействием распада.
Становится прозрачнее. Увы,
всё сказано - они навечно в ссоре.
Какое безразличие в крови,
какое безучастие во взоре!

* * * (2002)
Я книг не читаю, стихов не пишу,
почтительно вялое тело ношу
с работы домой и опять на работу,
и если замечу, увижу хоть ноту,
её не расслышу, но после, потом,
когда прихожу в твердокаменный дом,
в котором живу, я её вспоминаю,
пытаюсь продолжить и плачу, страдаю
и милому карандашу говорю:
я верен тебе, я, как прежде, горю,
одиннадцать строчек тебе посвящаю.

* * * (2002)
Ненавижу работу, хочу умереть,
но не сразу, а так, чтоб дыханье иметь,
чтоб лежать и дышать, и просить у небес
продолженья дыханья страдания без.

Не хочу умирать, а работу ценю
за возможность заставить раз триста на дню
азиатскую вытяжку напоминать
то, за что никогда не хотел умирать.

* * * (2003)
Хотел сегодня написать
стихи, да вот не написал.
Зато в компьютер сел играть
и до полуночи играл.
И жизнь моя прошла меж тем,
как несчастливое кино.
И счастлив был уже я тем,
что чем-то кончилось оно.

* * * (2003)
Нормально. Из дворика наверняка
мы выйдем в большую аллею.
Проходит с усилием товарняка
и вправду товарный за нею.

Стена тополей, и за ней полотно.
А неба растянутый ситец
висит за домами, а им всё равно,
чего он там был очевидец.