2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

ВАСИЛИЙ ЧЕПЕЛЕВ

 

* * *
Мы только с голоса поймём,
что там царапалось, боролось,
что в имени тебе моём
однажды в жизни откололось,
что мне – в твоём,
и что такое этот голос,
и чем он лучше смс,
и чем глаза чем голос хуже.
Мы всё поймем, но только здесь,
где замерзают утром лужи
и облетает утром лес,
а вечером – взгляни в окно –
становится совсем темно.
Мы только письменно поймём,
что там к чему не прислонялось,
что здесь курить не запрещалось,
и как когда-то дрейфовалось
челюскинцам сквозь водоём,
и стрелочникам днем с огнём
как здесь самих себя искалось.
И нас простят паркур святой,
велосипеды цирковые,
переговоры деловые
и пуделя неголубые
с их драматической тоской.
Застынут роллеры лихие,
кудрявые, пойдут домой
под мышкой с грифельной доской
стирать дневные впечатленья.
Они – другое поколенье.
Ты мой.

* * *
… и кошка со стола спрыгивает к тебе
солнце играет на мятой медной трубе
дым лаки страйк обволакивает его лучи
пальцы показывают молчи

колокольчик перечёркивает экран
в снах возникает с чайками магадан
летнее утро в разгаре пытается разбудить
кошка устала сама по себе ходить
пробирается под одеяло на полкорпуса впереди
нежно укладывается на шее и на груди
кошка заботливый ласковый олигарх
трещинки лижет на приоткрытых твоих губах

* * *
когда мы с тобой у окна стоим
и смотрим на сломанное окно
ты наклоняешься над ним
я дую тебе на шею
от дыма табачного разлетаются волоски
бегут мурашки
тени показывают кино
губы немеют
вечер затягивается от тоски
расстегиваются рубашки
мигают аварийные фонари
пролетает фура разлетаются полы
за твоей спиной пять секунд крыльями белеют
в машине радио говорит
играет разные рок-н-роллы
передаёт балет
поздно гроза надвигается
надо чинить стекло
ливень ударил и тут же за шиворот потекло
дворники не справляются
что-то из твоей широкой одежды цепляется за рычаг
я высвобождаю тебя из плена
ты гладишь моё колено
ты знаешь что я боюсь но не знаешь как
ты знаешь чего боялся так и произошло
все три месяца я каждый день думаю о тебе
вспоминаю дорогу ижевск-пермь
и сломанное стекло
грозу под нижним и гастроном в двух шагах
аварию в петушках
ветер в голове
виски с вишнёвым соком в гостинице севастополь
туман в игре
стоп

* * *
Это стихотворение о боге и безнадёжности.
Сначала несколько слов о безнадёжности.
Этот текст я пишу на Главпочтамте Киева.
Я приехал отдыхать в Киев вместе с адресатом цикла «Любовь Свердловская».
Мы долго гуляли, потом устали и пошли гулять по отдельности.
Я отправился в «Бабуин», посмотреть.
Долго шёл пешком.
Оказалось, что именно в этот день «Бабуин» закрыли не то совсем, не то на ремонт.

Тогда я пошел в «Антресоль» и всё пытался там выпить на какую-нибудь серьёзную сумму, чтобы наконец отправиться в гостиницу. Не получалось. Любимый не звонил.
«Антресоль» стали закрывать, и я пошел в гей-клуб «Помада».
В гей-клубе «Помада» было пустынно, потому что понедельник.
Более того – повсюду обнимались гетеросексуальные пары.
На танцполе играла шикарная музыка –
как будто бы к песням группы «Комбинация»
написали ещё более жалобные слова.
Мне было смешно.
Во всем гей-клубе «Помада» мне на глаза попалась одна пара геев.
Они пригласили меня за свой столик, чтобы я не скучал.
Оказалось – старший из них, похожий на пидора,
работает парикмахером,
а младший, на пидора не похожий, – барменом.
«Это так своеообычно,» – подумал я.
Мы долго говорили о политике.
Старший из них сказал, что будет голосовать за Тимошенку,
А младший – что голосовать не пойдёт, потому что скрывается от армии.
Потом ребята ушли, не расплатившись.
В итоге получилось, что в гей-клубе «Помада» мне больше всего понравился официант.
Это я о безнадёжности.

Теперь о боге, коротко.
Как-то на День города Екатеринбурга
мы на работе проводили водный праздник на акватории Городского пруда.
Было необходимо найти фирмы, которые, в порядке спонсорства, бесплатно
предоставят скутера, моторные лодки, катера и прочее.
Наши менеджеры сидели и обзванивали всех, кто хоть как-то подходил.
В одной из фирм,
ООО «Механические сани»,
неприятный мужской голос, не дослушав, ответил:
«Не надо ничо, у нас есть всё!»
И бросил трубку.

Здесь, в Киеве, как все знают,
на территории Свято-Михайловского, кажется, монастыря,
есть аттракцион для туристов
(не фуникулёр, фуникулёр к моему приезду тоже, как и «Бабуин», закрыли на ремонт):
стоит такой фонтан, над ним – купол и крест.
Из фонтана торчит гранитная колонна, а из неё – четыре медные блуды.
Если загадать желание, намочить в фонтане монетку и приклеить её на медную фигню,
то при условии, что монетка не упадёт, а прилипнет –
желание сбудется.
Все мои монетки категорически отказывались прилипать к фонтану,
буквально отскакивали от него.
При том, что разного рода неприятные личности вокруг с легкостью их приклеивали.
(Это, конечно, вспоминается комикс Лубнина про «руки из жопы растут», но я подумал не об этом).
Я подумал, что вот офигенно было бы встать посередине этого монастыря,
поднять, типа, глаза к небу и сказать, как тот мужик:
«Не надо ничо, у нас есть всё!».
И главное, мы понимаем, – бросить трубку.

* * *
Неважно знать, чьи глаза проглядели тебя насквозь,
чья ладонь взлохматила нимб на темени.
Поезд следует со всеми остановками кроме платформы Лось
через дальнемосковскую тьму в направлении
строго запад-восток, в направлении строго назад.
Пролетают за окнами всякие раменскиЕ.
Е равно, как известно, что-то там возвести в квадрат.
Или не е, не уверен, или не е.
Тебе снится москвич, так похожий на белого тигра.
Краснопресненский очень, опасный и хитрый и клетчатый.
Ты устал и заснул накануне четвёртого литра,
Отвернувшись в подушку и нежно обняв свои плечи.
Потом снятся двое детей – мальчик и ещё мальчик.
Служебный роман, выращенный в агаре.
Действие происходит в зоопарке, в цирке или на чьей-то даче.
Или на рок-фестивале.
Снится клоун в тельняшке намертво на арене.
Клоун чувствует себя отверженным, прокажённым.
У него при всех отвалился бутафорский нос на прошлой неделе,
и теперь клоун думает напряжённо
только о том, чтобы этого не повторилось.
Думает так, но смешит всех по полной программе.
Он мастер, но кому-то попал в немилость:
нос отваливается снова. Клоун по-быстрому плачет сразу всеми искусственными слезами.
А тем временем тигр бродит вокруг, распускает лапы,
рассуждает о собственной уникальности, дарит цветы,
говорит о том, что редкий белый окрас достался ему
от папы.
Цель белого тигра – ты.
Двое детей просыпаются в страхе, ударяются головой, берут сигареты,
запинаются о порог, в тамбуре закашливаются от смога.
И опять же неважно, что ты никогда не расскажешь именно мне об этом.
Нас всё равно не разделит никакая разжелезнейшая дорога.

Это энергичный танец

за рулём «пазика» был водитель похожий на че гевару
мы с тобой стоим выдыхаем на холоде клубы пара
на снежинке гадает рядом юная пара
а где-то едет в чёрном городе представительская «соната»
в ней два брата
младший был естественно дураком когда-то
впрочем тогда когда все были дураками
путали коваленина с мураками
не умели пользоваться руками
шили раны белыми нитками некосметическими стежками сами
в сердцах братьев бурлит кровь с примесью бензина
хмурит брови богиня забыл чего мнемозина
блестит белками
лопается картофельными ростками
исходит ядом
не сидеть больше братьям рядом
не встречаться взглядами и губами
не отмеривать доз одинаковыми весами
не обкусывать друг у друга заусениц
не бледнеть красной девицей
не помогать другому когда тот ленится
не наполняться родственным семенем
мы с тобой стоим и мёрзнем тем временем

* * *
все года и века и эпохи подряд

кто там писал что восемнадцатилетний философ кричит, орёт?
восемнадцатилетние разбегаются и летят
весна а на асфальте катки август а на том конце провода гололёд
сентябрь две тысячи три два часа ночи все спят

кончился мой энерджайзер кончился

автокурсы комната без соседей протёк дендрайт
мы проснёмся на влажных простынях мотеля разбуженные машинами скорчатся
наши тела и лица от холода и выпитого вчера
и больше никогда ничего уже к hуёvой матери не захочется

взять смородиновый пирожок раз вишнёвый надо ждать

люля-кебаб куриный окорочок пицца картофель-фри
на вопрос ты не хочешь видеть? невозможно ответить да
к тому же это неправда молчи или говори
под крылом самолёта о чем-то поют юные города

пламя абсента всё теплее и ярче

гарри поттер отдыхает сладко оттраханный гарри поттер
я для тебя никогда ничего не значил
в мой левый карман снова звонят с работы
женщины-машины по производству мальчиков и говорят не плачь

и наградой за ночи отчаянья будет долгий полярный день

мне сказали что я много курю и что я сам виноват
дали понять что моя любовь вызывает rаsпиzdяйsтво алкоголизм и лень
я лучший друг лучший дядя лучший двоюродный брат
прости внатяжку нервы моя трясущаяся рука не обнимет ничьи колени

* * *
Это вьюга, вьюга, а в офисе не покуришь.
Голова седеет, пока достаёшь зажигалку.
Позвони, позвони и скажи, что любишь,
а то мне себя жалко.

Замерзают руки. Снежинки, словно петарды
разрываются у кончика сигареты.
Снежинки преодолели разные там космические преграды.
Пар, и их больше нету.

Это вьюга, вьюга, и градусов двадцать девять.
Закуриваю вторую, жду твоего звонка.
Коллеги выходят из офиса и идут обедать
мимо замёрзшего дурака.
Это вьюга, вьюга:
– Остынь, – говорит – вы не подходите друг для друга.

* * *
Это неинтересно, причём совсем.
Пока варится кофе и хлопья в молоке
Разбухают, думаешь: зачем ты вставал в семь?
Телефон в руке, зубная щётка в другой руке.

«Честер» и «Фолджерс». Запах и тишина.
Кофейный напиток и «Беломор».
Кажется, это важно. Как сутки сна
Или птица, севшая на забор.

За забором дорога, осенняя, как в кино.
Пятнадцать минут – дорога пуста, как дом,
В котором живёшь и в котором хотел жить давно,
И лужи на ней нетронуты, подёрнутые льдом.

Пока едешь, совсем уже рассветёт.
Торопиться некуда, и слышен прекрасный звук:
Шипы разбивают лёд.
И время негромко идёт на одной из рук.

Выйдешь у кладбища, станешь курить опять.
Никого не хоронят так рано, в восемь часов.
Похоронный оркестр потому что не будет ему играть:
Похоронный оркестр не будет ещё готов.

Может быть, лишь если водитель, негр-толстяк,
Допив капучино, стекающий по усам,
Решит поразмяться и выйдет, закроет свой катафалк,
Тот мальчик на тубе подыграет его шагам.

* * *
Но закуриваешь как обычно, как всё равно.
Сигареты на спинке дивана найдёшь легко.
Как они так всё время курят в своём кино.
Зачем так быстро на губах сворачивается молоко.

Чем прикурить – зажигалка под боком, но под чужим.
Холодная зиппо, тёплая кожа, парфюм, бензин.
И в ладоши уже хлопают за окном железные гаражи.
И ёbаnый круглосуточный магазин.

И пепельница здесь, как дом – параллелограмм.
А может, как ограждение – параллелепипед.
И две сигареты лежат на диване в этой пепельнице
по разным углам.
И дышат.

* * *
Так с тобой говорит и молчит Свердловск.
Он снимает в зале досмотра столичный лоск,
Садится в самолёт с серебристым крылом,
Приземляется через два часа на собственный аэродром.

В самолёте Свердловск не ел, не пил и молчал,
И только бортпроводникам в ответ головой качал.
Он выходит, закуривает, садится в машину, смотрит в окно.
В магнитофоне играет группа «ХЗ» и группа «Кино».

Свердловск жмёт руку шофёру и дальше молчит.
И по утреннему Свердловску «Альфа-Ромео» Свердловска мчит.
И Свердловск молча пишет длинное смс,
Заканчивающееся словами «просыпайся, я здесь».

И ему даже немедленно отвечают на этот текст –
Миллион ошибок, два миллиона смайлов, поколение next.
Но в результате по будильнику просыпается сам Свердловск.
Включившийся телевизор диктует что-то по самый мозг.

Свердловск звонит на работу, ссылается на головную боль, да, боль головную.
Наливает кофе и наяву пишет коротко: «Я курю и ревную».

* * *
Памятка: ты – пароль моего жж.
Некоторые френды знают это в душе
И восстанавливают мне жж всякий раз,
А потом пишут «Вася, ты zаеbал, пиdоrаs».

И вот я ввожу тебя снова в соответствующую графу.
Кто-нибудь переворачивается в гробу.
Кто-то танцует тем временем, перебирает ландыши, платьица,
Кто-то пишет в комменты «Всё наладится»,
Мальчик из «Кофе Хауза» на Китай-Городе
Приносит мне шоколад, а в далёком городе
На Исети
Горы, снега и чьи-нибудь дети,
«Коляда-театр» и Ройзмана с наркотиками война.
И тишина.

А в метро потом пустой в Рождество вагон,
Испачканный красным вином перрон,
Чья-нибудь драка,
И хромая на левую заднюю жёлтого цвета собака
Выбирает неработающий эскалатор и
Идёт по нему параллельно со мной, то есть быстрей
раза в три.
И надо ли говорить, что потом я иду за ней,
Я гуляю, и вечер не оказывается длинней,
Она выбирает правый выход, забирает правей ещё,
Оглядывается, сука, через плечо,
Потом уводит меня вообще в какие-то переулки.
Идут седьмые сутки моей прогулки,
Но собаке идиотизма мало и мало клиники,
И она здесь бросает меня и встречается
с инженером-химиком.

* * *
«Смерть – это мама...» Алексей Сальников

Что-то болит и тянет в районе кредитной карты.
Боль отдаёт под рёбра, взгляд застилает.
«Так не бывает, – думаешь – так не бывает,
ещё два дня до зарплаты.»
Думаешь: жизнь – это мама-пенсионерка,
ждёт со службы сына своего-клерка,
жарит котлеты.
Котлеты стынут. Жизнь повторяет: «Ну где ты, где ты,
макароны слипаются, зачем я варила ужин?»
Ты только ей и нужен.

Жизнь – это типа Бородинская панорама,
где смешались все, кто прокляты и забыты.
Вот человек разглядывает своё копыто
и вот как бы мама

наконец рожает тебя обратно.
Перед глазами проплывают радужные такие пятна.
Воздуха не хватает.
«Так не бывает», –
кто-то тобой произносит и умирает.

Жизнь теперь – элементарно скорая помощь,
летит сквозь пробки, разбрызгивая сирену.
«Лечить, так лечить», – считают врачи, так проще,
пробегают сквозь стены,
как Рон Уизли и Гермиона Грейнджер.

Врач говорит сестре: «Я bляdь тебе не техасский рейнджер.
Остановилась на hуй его кредитная карта».
«А сегодня, – продолжает – Восьмое марта.
Давай не будем портить праздник его банку и кредиторам».
Врач разрешает шофёру заняться пока мотором,
Достаёт стимулятор кредитки, растворы, жгут,
думает: «Медсестра сегодня пиzdатая»,
работает как в кино, потом говорит: «Девятое.
Время смерти ноль ноль ноль две. Зер гут».

* * *
В небесном везде,
когда я умру у деревни Кузино,
подобно звезде
бесконечной, как на бубновом тузе
изображённая, буду светить тебе,
пока ты добываешь деньги наперекор судьбе.

И хотя мой свет по твоей улыбке будет скользить –
тогда тебе точно со мной не захочется говорить.

 

 

ЧЕПЕЛЕВ Василий Владимирович родился в 1977 г. в Свердловске. Окончил Уральскую медицинскую академию. Публиковал стихи и прозу в журналах «Урал», «Воздух», «Волга», альманахе «Вавилон», сборниках премии «Дебют» и др. Вошел в шорт-лист премии «Дебют» (2000) в номинации «Поэзия». Организатор екатеринбургского поэтического фестиваля «ЛитератуРРентген». Выступал также с литературно-критическими статьями. Автор книги стихов «Любовь «Свердловская». Участник второго тома «Антологии современной уральской поэзии». Живёт в Екатеринбурге.




Кирилл Корчагин (Москва) о стихах В.Чепелева:

Можно сказать, что Василий Чепелев стремится к построению еще одного варианта общей европейской поэтики, и общность в данном случае не синоним метрической невыразительности или стертости, своего рода общедоступности используемых средств, но тематическая и, что более парадоксально, географическая доминанта. Чепелев распространяет обжитость европейского пространства с его дискурсивной выделенностью каждого населенного пункта на уральский регион (и далее – вплоть до Москвы, Петербурга и Киева), который становится своего рода второй Европой, причем живущей вполне высокотехнологичной и глобализированной жизнью (может быть, не совсем такой, что знакома путешественнику по России или местному жителю). География перестает быть молчаливой – она говорит, а пространство оказывается буквально пронизано культурными кодами – в первую очередь кодами массовой культуры (голливудские фильмы, «Симпсоны») и ассоциированных с ней предметов потребления (айфонов, кредитных карт), которые способны вместить себя ровно столько смысла, сколько отводит им поверхностный взгляд наблюдателя: дополнительная рефлексия над этими элементами словно запрещена, что понятно, т.к. она обнаруживала бы различия, а эта поэтика стремится к установлению сходств. Конечно, такая объединяющая тактика характерна не только для Чепелева, проявляясь у целого ряда поэтов того же, чуть более старшего и чуть более младшего поколений, так или иначе строивших свою поэтику в постконцептуалистском духе (как Кирилл Медведев или Станислав Львовский), но, кажется, только наш поэт сосредоточился именно на контекстуальном объединении отстоящих друг от друга точек жизни и культуры.
В то же время Чепелев свободно сопрягает этот глобальный контекст с локальным контекстом екатеринбургской культурной жизни, по крайней мере, за счет постоянного упоминания других поэтов города (Елены Сунцовой, Алексея Сальникова, Натальи Санниковой), фрагменты сочинений которых вплетаются в ткань стихов Чепелева наравне с цитатами из голливудских фильмов. Надо заметить, что взаимное цитирование и обращение к общему (уральскому) интертекстуальному полю характерно для многих поэтов региона, но у Чепелева эта местная черта взаимодействует с общей постконцептуалистской установкой на обращение к близкому кругу, как правило, неизвестному читателю. Действуя совместно с глобализирующими устремлениями, эта установка позволяет создать единый контекст, куда почти наравне входят объекты массовой культуры и творчество екатеринбургских поэтов, что, в свою очередь, служит соединению разрозненных смысловых полей и построению своего рода поэтики единства.
Интересно, что ранние стихи нашего поэта обнаруживали заметное влияние Иосифа Бродского, вообще частое для молодых поэтов конца девяностых. В дальнейшем творчестве Чепелев пошел по пути еще большего расшатывания наиболее свободных образцов стиха Бродского (во многом схоже действовал такой важный для Чепелева поэта, как Станислав Львовский). Смутный след этого процесса до сих пор заметен в особой ритмичности стихотворений Чепелева, которая хорошо согласуется с почти кинематографической динамикой, требующей немедленной интонационной реакции на любое движение (по крайней мере, в нарративных текстах вроде «Что-то болит и тянет в районе кредитной карты»). При этом в программной книге поэта «Любовь “Свердловская”» присутствуют и относительно строгие формы, использующиеся там, где поэт переходит к чисто лирическому высказыванию.
Надо сказать, что лирическая составляющая всегда остается едва ли не главной для поэта, а все остальные элементы (вроде упомянутой кинематографичной нарративности) всегда оказываются ей подчинены. Причем тематически эта лирика почти всегда любовная, причем гомоэротическая, но гей-идентичность никогда специально не заостряется: она проявляется постольку, поскольку постконцептуалистский метод заставляет прочно связывать тексты с реальностью. Чепелев чуть ли не единственный постконцептуалист, полностью посвятивший себя эротической тематике (кроме, конечно, Дмитрия Воденникова, но тексты последнего всегда осложнены нарциссическим компонентом). В то же время концепция любви у Чепелева оказывается традиционно романтической, а современный метод литературного взаимодействия с эросом позволяет раскрыть ее, избежав условностей исторического романтизма (хотя, может быть, внося новые условности): это всегда всепоглощающее влечение-Sehnsucht, направленное на поиск идеального дополнения, без которого существование оказывается пронизанным мировой скорбью. Это дополнение всегда оказывается выделенным из общего потока, наделенным различиями, всегда контрастными на фоне этой поэтики сходства и единства.


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии

 

 

 

 

 

 

 

ыков