2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

ЕКАТЕРИНА СИМОНОВА

 

* * * (2004)
но я не знаю что там будет дальше
тебя во мне ещё не родилось
и Случай спит обняв земную ось
и хитрый бог пока муслинит пальчик

над этою страницею без лажи
пока тебе там места не нашлось
ты обдираешь винограда гроздь
и сквозь стекло дождя кому-то машешь

ненастоящая но всё-таки почти
живая точно бабочка в горсти
совсем не видно но ладонь щекочет

и что случится в общем всё равно
всё что случится это лишь кино
где жизнь и смерть всегда любви короче

* * * (2009)
она начинает считать с конца
листья на самой высокой ветке рябь на воде
за ветром и волосами не видно её лица
где ты моя дурочка где

твои кружевные штанишки твои перламутровые пуговки карандаши
обгрызенные как ногти зелёные как трава
в которой цветёт земляника над которой снуют стрижи
слава богу все мы уходим туда куда

в воздухе слаще малинового киселя
вязнут мухи как в малиновом киселе
она ни слова больше не говоря
качается на качелях как в петле

* * * (2011)
сад обездвижен, обморожен,
как будто ватой переложен
гербарий нежный и густой
в заветной книге городской.
ты открываешь и читаешь,
снег падает, но ты летаешь,
во льду простудном и весеннем
впечатана, как лист осенний:
хрупчайший саван и ночлег,
разорванный на свет и снег.

* * * (2010)
Ночной веранды тонущий кораблик
Пока живёт. И, вглядываясь в злую темноту,
Она повыше лампу подымает,
И осень замирает на лету.

И в глубине израненного сада
Складные лапки всех жуков и жаб
Блестят, как ножницы, как звёздные заплатки
На времени, глухом, как чёрный драп.

О, шелест ласточек с намокшим опереньем,
О, сладкий запах керосина и разбухших рам,
Застывших в водяном оцепененьи,
О, голая трава, напополам

Распластанная, будто рыба
На кухонном бесчувственном столе,
Отчаянье поваренною книгой
Раскрыто, но записано нигде.

К тебе твои любимые вернутся,
Но не твои, поэтому – твои.
Ты думаешь – они не отзовутся,
Но имени не нужно для любви.

* * * (2010)
Взлетающие качели, гуттаперчевые вертихвостки,
Косами хлещущие о доски,
Точно рыба хвостом в ведре,
Весёлые прачки на зимней реке,

Выбивающие вальками дробь цирковую –
Вверх-вниз, я ли тебя не утешу, я ли тебя поцелую? –
Качели скрипят, развеваются пелеринки,
Малиновые щёки, розаны, девочки-малиновки,

Ботинки на пуговках, смеющийся миндаль,
Не ведомы горе и горечь, но неведомая печаль –
Разломленный на троих горячий крендель –
Вкуснее любви и дороже денег.

Зима (2011)

Адель берёт коньки
И чёрненькую муфту.
Легко идти, дышать.
Какие стеклодувы

На высохших ветвях
Прозрачные сосуды
Развесили, шутя?
Январь похож на чудо.

Ей из саней кивнёт
Прекрасная Паллада,
С ней Князев и Кузмин,
Скандалы и досады.

В кондитерской Адель,
Где воздух шоколаден,
Пьёт кофе с коньяком,
И гроздью винограда

(Хоть рот открой и жди)
Висит над ней молчанье,
Не подберёшь ключа,
Адель не перестанет

Казаться нам такой,
Какой она едва ли
В действительности есть.
Перманганата калий

Так в яркое вино
Преображает воду,
Пусть только лишь на вид –
Обманывать природу,

Прикидываться льдом –
Вот женская отрада.
Воробышки в окне
Стучат куда не надо.

Адель на них глядит,
Как женщина от Блока.
Хоть Блок и знаменит –
Он в женщинах не дока.

* * * (2010)
Ты умираешь, точнее, просто перестаёшь звать
Акробаток, спускающихся вниз на атласных шнурах,
Беленьких девочек в газовых платьях сна,
Разбивающих ананасные кольца льда.

Они висят над тобой, раскачиваются, дрожат,
Хрустальные шарики небесных люстр,
Они улыбаются, глядят без чувств,
И невидимые зрители вместе с тобой в темноте глядят

На эти балетные туфельки с вощёным носком,
Юбки, крутящиеся, как серсо,
Круглые рты – нежные буквы «о»,
Растягивающие твою жизнь, как аккордеон,

Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, имена легче, чем беличий мех,
И ты замираешь, прислушиваешься, сам вытягиваешься вверх,
Вытаскиваешь белые ленты из их волос,
Опустошённый, как коробка из-под папирос.

* * * (2010)
отражение выпадывает как ты
с перехваченным горлом вылавливая темноту
из города висящего вниз головой
как безнадёжная кукла, парчовый куль.

оборачиваешься, спотыкаешься, оборачиваешься опять –
скрипучий флюгер, жалобная жесть
вода ветер снова улицы и вода
помогают дальше дышать, ненавидеть, видеть, терпеть, вертеть.

только время тебя настигает во сне,
дует в тебя, как в невесомую бересту,
выдувает пух, перья, сожаление, похожее на
чеховских девочек завязывающих ленточки/умирающих на лету

* * * (2009)
маленькая гавань, прозрачное море.
призрачны берега, потому что нездешни.
прибрежные камни пахнут ветром, то есть надеждой,
сухою мятой, ушедшим горем.

ты говоришь мне: кажется, мы приплыли,
пора доставать узлы, сушить вёсла,
улыбаться глазами, греть старые кости,
на арфу натягивать оленьи жилы.

ты говоришь, говоришь, я же
вжимаюсь спиной в щербатое дерево борта,
не слушая ничего, только бьющие в борт гигантские воды:
если это предел покоя, то что же – дальше?

ДОМ (2009)

Дверь
выходит в сад промёрзнувший до треска
сучков стекла
вода потрескавшись как фреска
не видит дна

неспешный сад внимает невниманью
в стеклянной мгле
снимая с пальцев облако дыханье
меня нигде

Окно
показывает тебя таким
каким себя видишь только ты сам
сквозь лицо явственно
просвечивает что-то другое:

пустая дорога мокрые фонари
листок прилипший к стеклу – то ли
такая тоска подходит
неслышно погладить по волосам

Стены

дерево краска всегда пахнут домом
поэтому каждый дом кажется немного знакомым
засыпаешь касаешься стены во сне
как новую обувь прилаживая по себе

под рукой камень становится тёплым
дерево мягче точно глубокий шёпот
всё меняется но не вокруг а в тебе.
и ты улыбаешься во сне

Крыша

страшнее всего потому что всего дальше
выше твоего роста выше привычных с детства акаций
на крыше можно молча курить и казаться младше
чем хочешь казаться

можно обнять кого-то но лучше не обнимать никого
это «можно» пугает больше всего
учительским пальцем грозя
потому что внизу привыкаешь к тому что нельзя

Очки в большом городе (2009)

1
37-я улица и пятая авеню
холли голайтли выходит из жёлтенького такси
разламывает булочку бриллиантовая пыль
сахарная пудра нью-йоркское конфетти

холли голайтли снимает черепаховые очки
скрывающие её настоящее лицо
(ч/б глянцевое – не её)
мы не увидим его как задумано камера далеко

холли голайтли видит в витрине пудреницу из серебра
рассеянно стряхивает сахарную пудру с манжет
холли голайтли счастлива когда она –
маленькое чёрное платье и жемчужный браслет

2
холли голайтли хранит телефон в чемодане
вытаскивает чемодан из-под кровати
мнёт юбку теряет шейный платок
опаздывает (шучу) на каток

чемодан пахнет как дорогие ботинки
как мужчина как глянцевая картинка
холли гладит его по холёной щеке
уплывает по лунной реке

снова снимает свои рэй-бэн
роняет грязный бокал упускает момент
шёлковые чулки висят на спинке кровати
(на сегодня пожалуй холли голайтли хватит)

Гобелены (2009)

Гобелен № 1. Левая половина. Спящие

мальчик пинает коленкой серебряный воздух
разбрасывается лентами намекает
прикладывает палец к губам
с недошитого края

второй натягивает тетиву
поблёскивает золотым шнуром
кажется не мальчиком а круглым котом:
щурится и поджидает

возлюбленному не хватает красного рукава
её наготу не прикрывают павлиньи цветы и листья
оба спят. поскольку ковёр не закончен
пять столетий им ничего не снится

Гобелен № 2. Середина. Охота на оленей

кожа дождя
облипает вторым телом
проваливаешься в него
теряешь своё тело

так повреждённый файл
виснет посередине
между молчанием и
сахаром сахалина

олени внутри воды
придуманные до нитки
выключены как вещь
с перегоревшей вилкой

Гобелен № 3. Правая половина. Цветение

яблоко падающее ей в подол с ветки
над его опущенной головой
в её потайном саду зелёный красный
и золотой

гвоздики врастают в следы туфель
куропатки и кролики говорят о любви
её рука вплетена в отсутствие перспективы
как ни смотри

* * * (2009)
Она плачет в твоём сне
Разливая волосы по воде
Развешивая волосы во дворе
Они сохнут и хлопают на ветру

Волосы заполоняют сад
Свешиваются вниз как виноград
Гладкие как ламинат
И уползают во тьму

Держишь светильник на уровне глаз
В волосах которые придумал Шварц
Или Ларс
Круг света нло или баркас

«БАШНЯ» (2009)

но падая, паденьем изумлён,
ты вдруг настигнут красотой момента,
развёрнутого перед тобой, как лента,
и смятого, как стопроцентный лён.

и красотою этой возмущён
(ей хорошо без имени и тела,
рассыпавшегося, как огрызок мела),
ты раскрываешь рот, как медальон –

крик падает, как девочка в нору
за кроликом с дурацкими часами.
падения хватает на рекламу
того, что нас не будет ждать внизу.

* * * (2007)
линии тела называются: ванильное молоко
тёплый кофе шёлковый оборот веретена
во сне ты снова запомнишь меня другой
т.к. память во сне не больше зерна
и беззащитнее памяти только она сама
в темноте лет запутавшаяся как в словах.
так начинаешь казаться тем чем никогда не была – 
Мальчиком без занозы, Девушкой без весла

* * * (2005)
1
Утопленницей, а не утопистом
Ей выгоднее быть в любой из жизней –
Вокруг неё одни вуайеристы,
Ей всё понятно: что-то здесь нечисто.

В красивом платье цвета гуайявы
Она молчит с закрытыми глазами,
И сквозь растут последствия и травы
Серьёзней, чем роман Акутагавы.

Она мудра, и в этом вся загвоздка.
Она молчит, как Зоя-комсомолка,
А в авторских руках н(е/у)жнее щёлка.
Мудрить легко, а вот дурить не (с)только.

Она мудра, пожалуй, даже слишком,
Назойливо ища под мышкой шишку,
А не мужчину – мать твою, ледышка!, –
Себя обняв, как плюшевого мишку.

2
Удобнее, дойдя до середины –
Зачем же жизни? – хоть бы половины,
Истории направить руль и шины.
Она мудрей своей Не-Половины.

Заговорив, она удачно смылась,
Офелия, готовая на силос.
Есть многое на свете, что не снилось.
А что приснилось, то договорилось.

* * * (2009)
Женщины всегда желанны
Плоят кудри варят на завтрак манку
Вытягивают губы говорят ам
Я тебя никому не отдам
Отдают на следующий день
Сгоняют точно кота с колен
Потому что они желанны
Набирают себе большую ванну
Закалывают волосы повыше
Чтобы куда целовать волос ниже
Расслабляются закрывают глаза
Неверные как бирюза

* * * (2010)
Холодное лето внутри тебя.
Город спускается вниз,
как ощущение дождя,
выползшая на карниз

кошка, шумящий пустой мешок,
тлеющие бычки,
люди, летящие, как песок,
невыносимы, легки.

И отпускает на миг, где
воздух пронзительней стрел.
Ты просыпаешься вновь во сне,
крошащемся, как мел.

* * * (2007)
Женщина которую любишь всегда неправа
Её тело – это твои слова
Косноязычные от того что всё так как есть
Она умолкает ты умираешь
весь

 

 

Симонова Екатерина Викторовна родилась в 1977 г. в Нижнем Тагиле. Окончила филологический факультет Нижнетагильского педагогического института. Публиковала стихи в антологиях «Братская колыбель», «Ле Лю Ли», журналах и альманахах «Воздух», «Вавилон», «РЕЦ», «Уральская новь», «Урал», «Транзит-Урал», «Стетоскоп» и др. Автор двух книг стихов: «Быть мальчиком» (2004), «Сад со льдом» (2011). Неоднократно становилась лауреатом фестивалей актуальной поэзии Урала и Сибири «Новый Транзит». Победитель турнира поэтов «Естественный отбор» (Екатеринбург, 2002), Большого уральского поэтического слэма (Екатеринбург, 2009). Участница второго тома «Антологии современной уральской поэзии». Живёт в Нижнем Тагиле.



Марина Загидуллина (Челябинск) о стихах Е.Симоновой:

В подборке Екатерины Симоновой не случайно есть Адель («Зима»). Может быть, это лишь кажущаяся перекличка – но создается впечатление, что лирика Адели Делазари (той самой, «свари мне кофе в старой медной турке» – «эстетки высочайшего ранга») глубоко, причинно-творчески близко поэтессе (хоть и «Зима» полна иронии и грусти в адрес героини). Симонова ищет прихотливую организацию своих стихотворений – то гобелены в стиле барочной поэзии, то «Дом» – где каждый фрагмент посвящен его отдельным частям, разумеется, метафорическим. Это вовсе не стихи о себе и своих переживаниях – это поэзия поиска образа. Героиня всматривается в мир вокруг себя цепким взглядом – ей важно найти слово для всего того, что её окружает, и слово это не может быть тривиальным, минимальным, простым. Екатерина Симонова – поэт-преобразователь. Трава (голая!) распластана – как рыба на кухонном столе. Какое странное, но и точное! – определение ощущения, вызванного созерцанием смятой чьими-то шагами травы среди лунной ночи. Таких обретений в стихах Симоновой множество. Читатель, путешествующий по лабиринтам её метафор, последовательно оказывается в пространстве мира, увиденного поэтессой. Здесь все необыкновенно, зыбко, переливается из одного состояния в другое. Но все эти хитрые и тонкие, остроумные сплетения выполняют одну важную функцию – они заслоняют, прячут, загораживают мир переживаний лирической героини. Остается только перманентная эстетизация пространства – и, похоже, даже при многократном перечитывании нам не добраться до нервов (значит, и не нужно до них добираться). Если автор выставляет зеркальный отражатель на поверхности своего внутреннего мира, значит, это и важно. Поэтому к стихам Симоновой следует относиться концептуально – как к пасьянсу, исход которого непредсказуем (нет, предсказуем): «и что случится – в общем всё равно / все что случится это лишь кино / где жизнь и смерть всегда любви короче». Здесь постоянно ткутся настойчивые мотивы – вот невесомые лёгкие девочки, то в одном обличии, то в другом; вот холод обмороженного ли сада, зимы, реки, катка, даже лето обязательно холодное… Для Екатерины Симоновой мир остановлен (хотя всё в нём движется), в нём нет времени, он похож на те самые гобелены, что стали героями цикла стихотворений. И в этом замершем (замороженном?) пространстве осуществляется действие – медленное кружение и верчение статуэток, хрустальных шаров, звенящих ветвей. Мир поэтессы заколдован (ею самой) – может быть, в ней скрывается живописец, художественная задача которого – останавливать время, выключать движение. Это ощущение остановленного времени и поэтессы, свободно передвигающейся меж замерших в падении и взлёте людей, предметов, природы, – возможно, основное при чтении подборки Екатерины Симоновой. И даже когда она играет роль режиссера (оператора?) фильма («Очки в большом городе») читатель чувствует дискретность этой кинокартины – в поэтическом сознании сюжет рассыпается на десятки фотоснимков, тех же картин, останавливающих отдельные миги жизни, интересные сами по себе – без их связи с предшествующими и последующими. Героиня фильма – холи голайтли – счастлива, «когда она – маленькое черное платье и жемчужный браслет». Не это ли и ключ ко всем стихам? Чудесное превращение мира в его собственную видимость. Но важно – уметь видеть.


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии

 

 

 

 

 

 

 

ыков