| |
РОСТИСЛАВ КРЫМОВ
* * *
Волочёт Ысус во Брест
редуцированный крест.
Запонки на рукавах
клеют чёрный альманах.
Люди разной высоты,
широты и тошноты
утоляют свой аминь
из кастрюль филологинь.
* * *
Разлей пугающий кефир
пузатых одуванчиков.
Небритой пулей дезертир
косил кудрявых мальчиков.
Горит солярой детский мир
ракеток и воланчиков.
Руби, дави, глотай кефир
пузатых одуванчиков.
* * *
Вася чёрной веточкой помешал золу
пахнет сигареточка остров золотой
если ломки кортики сидя на полу
бесконечно дёргают синею ногой
он полезет в форточку
он залезет в форточку
он полезет в кофточку
он залезет в кофточку
он полезет в формочку
он залезет в формочку
он полезен.
* * *
сигарета солнце в трюме за версту
где вступает скальпель в белую кисту
пуще лодки тонущей папин пистолет
стонущий и колющий надувной скелет
клавишная муха синяя тоска
проникает в брюхо в метре от виска
* * *
Деревянного Христа сонное сплетенье
наполняет Енисей вслед за наводнением.
Лёд зубами перестань. Под коленкой пристань.
Сорок три поэта в гроб монументалиста.
Сорок три поэта в лай до остервенения.
Сорок три поэта в Рай, вслед за наводнением.
* * *
Прошлой зимой в Тайланде
под буквой Д,
соединённой проводами
с двумя одинаковыми городами,
на боях экзотических насекомых
и зверей,
я увидел новое странное слово
стучащее, как керамзит:
представитель класса членистоногих –
чёрный гигантский сентипид.
Сорока два сантиметра ужаса
в двадцать четыре сегмента
колец. Ядовитая нить отвращения.
Смерть и шипение.
В самом конце элегии, где
бесконечно мертвы крупный чугунный тарантул
и кобра – на сцену кидали цветы.
Я обратился к его хозяевам,
сиамские близнецы согласились за тридцать евро
продать сентипида.
Яд, содержащий ацетилхолин, лецитин, гистамин и термолизины,
хорошо сохранился по пути в Сибирь.
В сокровенном ковчеге из чёрной резины
я повторил дело Ноя, но выбрал самое лучшее.
Это всегда беспокойство во время знакомства жены
с новыми странными особями диковинной красоты.
Я испытал уныние, огорчение и инсульт,
после её изнасилования долго не мог уснуть.
Комментировать будет излишним, больше чем критиковать,
он убил моего ребёнка, когда тому было пять.
Сентипид был отправлен в угол,
я принёс ему пить.
По характеру бормотания
умоляя меня простить,
гладил чёрными глазами
моё терпение.
Я не выдержал
и улыбнулся.
* * *
Каждого писателя в финале
раскроют мёртвым, крепко
обнявшим Никиту
в стране Толстого
два детородных органа –
то тоталитаризм
и толерантность тоже
то же и то-то же
на день три грамма нужно
в стране Мандельштама
хочется только загран в ГОА
где на коровьем говне пекут пряники
а тут от мороза
в ночном ларьке стареет кожа
и старые наколки учащают дыхание
даже безголового манекена
из «Минского трикотажа»
* * *
В нижнем стеклотариате
белеет соль, в углу режут банки
от кофе якобс для пепельниц
и выбирают невест.
Утёсы тазобедренных суставов уже zаебали,
лучше сыграть сонату Скрябина
на две тональности ниже подбородка
начертить линию отрыва
(не забыть избавиться от ре-диезовой решётки)
Я успел написать две книги:
одна про пистолет, вторая о долголетии.
О них вы ещё пожалеете.
* * *
Диме Машарыгину
как близорукий красный крест
весну встречает полигон
антициклоном из тех мест
где люди не выносят сон
где богосын к отцу пришёл
почтовый розенкранц в конверте
приносит спать приносит есть
и пить до самой смерти
* * *
Складная гусеница,
цепь вязальных спиц
в кольцеобразной колеснице
из глазниц.
Кальций хлорист.
Кальций хлорист.
«Лор и пианист»
ЛОР: Вы пианист?
ПИАНИСТ: Да.
Рда. Гва. Раз. Два.
Кальций цианист.
Кальций цианист.
(любую строку, по выбору чтеца,
можно прочесть два раза)
можно прочесть два раза.
* * *
Дрогнет, проснувшись холодной слюной,
мой закипевший крик.
Вязнет седой пеленой льняной
розовый мягкий язык.
В тёплой ладони холёный билет –
поезд сентябрь-март,
нежно кромсая упругий скелет,
скалит голодный плацкарт.
* * *
Бьются в ложке мавритяне пузыри.
Это сложная бессмертная черника.
Я слезой провожал волдыри,
с медной ложки упавшие в книгу.
И сюда без приставки «от»
провожает строка бессильная.
Поверни её на живот.
Песнь предателя.
Песнь дебильная.
|
| |
Крымов Ростислав Игоревич родился в 1986 г. в Сургуте. В 2003 г. переехал в Екатеринбург. Окончил литературный факультет ЕГТИ (семинар Юрия Казарина). Печатался в журналах «Урал», «Новая реальность». До недавнего времени проживал в Екатеринбурге. В 2011 г. выехал на работу в Сургут.
Сергей Сумин (Тольятти) о стихах Р.Крымова:
Все авторы, по сути, делятся на тех, в чьём творчестве, в конечном счёте, торжествует приятие мира, и тех, кто остаётся до конца непреклонен перед бессмысленностью бытия. Ростислав Крымов явно из второго отряда. Лирический герой его стихотворений погружён в жестокий и безумный мир. Впрочем, констатация этого факта оказывается вовсе не способом отталкивания от мира, а способом взаимодействия с ним. Герой чувствует свою несвободу и бессмысленность любого поступка, однако у него есть желание все-таки дойти до сути, пусть и таким странным способом: «Руби, дави, глотай..». Понятно даже из футбола – лучшая защита – это нападение, да и швейцеровского благоговения перед жизнью теперь не потребуешь – глядя вокруг, нельзя не поражаться увиденному. И где же здесь примирение? Его для таких авторов быть и не может – их приговор миру, вопрос творцу остаются в силе… Вызов и отрицание становятся действительной основой текста, не берущегося находить смысл там, где его нет. Возможно, это и есть честность, нежелание идти в ногу со всеми, взгляд исподлобья. Именно так и смотрит Крымов. Какой красоты и гармонии ты ищешь у меня? Когда-то это уже было произнесено с отчетливостью приговора: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». Именно поэтому: «Волочёт Ысус во Брест редуцированный крест». Эту строку можно трактовать и как личную претензию к устройству здания бытия, и как понимание неполноты и слабости веры в сегодняшнем мире.
В стихах молодого уральского поэта упоминается много имен мировой культуры, но упоминаются они в каком-то искаженном виде, в каком-то чудовищно мутировавшем восприятии. Кажется, что автор явно издевается над «толстоевскими», сомневается, что ныне произведения классиков могут быть всерьёз востребованы, но всё-таки отчего-то не может не апеллировать к ним. Всё это заставляет заподозрить автора в том, что он подсознательно чувствует мощь предшествующей культурной традиции, но пытается понять её самостоятельно, без дегустации отвратного варева из «кострюль филологинь».
На первый, да и на второй взгляд, стихи Крымова могут показаться непонятными, раздражающими, хаотичными. Некоторое прилагательные и глаголы уральского поэта кажутся случайными, необязательными, поставленными не на своё место. Что ж, хаос есть, но есть и неоднозначный набор мыслей и ощущений, вызываемых нашей абсурдной современной реальностью.
Некоторые тексты автора кажутся явно построенными для произнесения вслух, для выступлений на слэмах. Впрочем, резкость и эмоциональность могут быть следствием некоей общеуральской брутальности, особой оголённости высказывания. Крымов стремится прежде всего выразить какую-то сильную, экспрессивную эмоцию. Подчеркнуто корявые строки должны произвести впечатление необработанного, сырого, мучительного текста. По сути, это желание можно увидеть в максимальном выражении в современной рок-поэзии. Культ резкого, ничего не страшащегося высказывания у Крымова налицо. Для этого и требуются грубость, фрагментарность и инвективная лексика. Но и резкость слова в обессмысленном мире ничего не меняет, никого не спасает…отсюда и констатация – «бессильная строка».
И всё-таки со словами так нельзя. Если ты не веришь в слово, не ищешь его, то оно тебе и не даётся. У Крымова пока мало целиком удавшихся стихотворений. Одна-две строки, тонкие, с ломающимися костями, несколько эпитетов.
В целом стихи молодого поэта можно было бы условно назвать «нонконформистскими», «апокалиптическими». Почти все тексты пронизаны ощущением надвигающейся катастрофы, распавшейся связи времен, сумраком цивилизации. Что ж, быть может, наше неумение видеть свет и глубину мира, наша грустная жизнь в ожидании смерти – и есть наш собственный индивидуальный апокалипсис?
|
