2
         
сальников рыжий кондрашов дозморов бурашников дрожащих кадикова
казарин аргутина исаченко киселева колобянин никулина нохрин
решетов санников туренко ягодинцева застырец тягунов ильенков

АНТОЛОГИЯ

СОВРЕМЕННОЙ УРАЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
 
3 ТОМ (2004-2011 гг.)
    ИЗДАТЕЛЬСТВО «Десять тысяч слов»  
  ЧЕЛЯБИНСК, 2011 г.  
     
   
   
         
   
   
 

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВ

 

* * * (2008)
Что-то физики в почёте,
что-то лирики в почёте,
а чело ушло в экраны
да в загадочные страны.
Ни на зоне, ни за раны
не наняться в партизаны.

Завтра зарево окрасит
небеса: к заблудшей расе,
зачарованно твердящей,
выйдет некто настоящий.
Крепкий будет он, бодрящий,
душу чем-то леденящий.

Закрывая окна, двери,
«засыпайте», – скажет, – «звери
всё землёй». Из слов-заборов
настрогает тьму запоров.
Спит забитый чёрный боров
меж забытых помидоров.

Выбыл с поля чёткий физик,
выбыл с горя чуткий лирик.
На заряд трёхтонный вставши,
делом заняты папаши.
Стар, и млад, и их мамаши
заедают манной кашей

заклинания, заветы
Заратустры. Экссоветы
заливают водку соком.
Пробегают заяц с волком.
Очумев, в прыжке высоком
задевают провод с током.

Озаряется долина.
Озирается равнина
изумлённо: нет ни люда,
ни того, кто делал чудо,
и повсюду слышно Будду:
«Магомет, зови Иуду».

* * * (2010)
На окраине пермской промзоны
тридцать лет я вдыхал ацетон –
потому я хочу быть здоровым
триста будущих лет. И потом –
о свободе ещё помышляю,
что тревожит мозги распizдяю.

Без богатства свободы не купишь –
и о нём я тоскую в ночи,
но судьба показала мне кукиш,
а подруга сказала: «drочи».
Расставание было недолгим,
и теперь вместо «мы» лишь осколки.

Жить у моря. Обняться с волною.
Извлекать своё «я» из руин
той любви, что осталась со мною –
вместо той, что осталась с другим.
Не сменить бы промзону на зону –
ведь стихи столь чужды унисону.

Но, проехав по родине хмурой
пару раз – то туда, то сюда, –
вспоминаешь второю натурой:
поезда здесь идут в никуда.
Как объятья. Особенно те,
что исчезнуть спешат в темноте.

Время здесь – не идёт и не едет.
Его нет. Даже если кричат
«Ах, помедленней!» – сверху соседи,
или – «Б-быстро!» (затем и зачат).
Его нет, но оно – говорит.
Дабы скрыть свой пустой габарит.

Перейдя на конкретные вещи
(и пространство, и время – забудь),
я возьму твою жизнь, словно в клещи,
и, быть может, проявится суть.
Волн морских – её форма и цвет.
Войн мирских – её гневное «нет».

Мария Ивановна (2008)

Здравствуйте, дети. Садитесь. Начнём открытый урок литературы.
Сегодня – серебряный век в русской поэзии, его фигуры.

В тысяча девятьсот двадцать первом наше государство убило поэта Гумилёва.
Послушаем Николая Степановича из Царского Села поэтическое слово.

В тысяча девятьсот сорок втором наше государство умертвило поэта Ювачёва.
Послушаем Даниила Ивановича из Санкт-Петербурга поэтическое слово.

В тысяча девятьсот сорок седьмом наше государство на одиннадцать лет отправило в тюрьму поэта Андреева.
Послушаем Даниила Леонидовича из Берлина, его поэтическое дерево.

В сумме на двадцать лет наше государство отправило в лагеря поэта Шаламова.
Послушаем Варлаама Тихоновича из Вологды о главном.

В тысяча девятьсот тридцать восьмом наше государство расстреляло поэта Вяткина.
Послушаем Георгия Ивановича из Омска (сам он из вятских).

В том же году наше государство избавилось от поэта Мандельштама неславянского происхождения.
Послушаем Иосифа Эмильевича из Варшавы, иудейского гения.

В том же году... – Вы упомнили, дети, в каком?
«В тысяча девятьсот тридцать восьмом!» –
...наше государство на восемь лет отправило в лагеря поэта Заболоцкого.
Родился в Казани (сам из вятских). Послушаем Николая Алексеевича.

В тысяча девятьсот семьдесят втором наше государство изгнало за море поэта неславянского происхождения Бродского.
Послушаем иудейского гения из Ленинграда Иосифа Александровича.

«Мария Ивановна, а если неславянин, то обязательно иудейский гений?»
Нет, но иудеи, то есть евреи, но не славяне, дают детям имена Борис, Иосиф, Евгений.

Кстати, кто скажет, что общего между поэтом Бродским и поэтом Мандельштамом?
«Они оба Иосифы и старались говорить о главном».

«Между ними нет поэта-иудея Бориса Пастернака».
«Каждого из этих троих ссылали куда-то в эпоху красного маньяка».

А кто скажет, что общего между поэтом Заболоцким и поэтом Ювачёвым?
«И тот, и другой был заключённым!»

А ещё? Не слышали об объединении реального искусства?
«Я знаю! Они были обэриуты, и испытывали друг к другу добрые чувства!»

А что общего между поэтом Даниилом Леонидовичем
и поэтом Варлаамом Тихоновичем?

«В их именах есть двойная буква «и» и двойная буква «а»!
«На пару они в темноте тюрем провели больше, чем на свете мой папа!»

«У них были трудности с посещением библиотек,
поэтому их стихотворения легче поймёт с улицы человек!»

Какие смышлёные, и иронизируете... Что? Был звонок?
Мы останемся в русской поэзии и на следующий урок,

но обратимся к её, так сказать, золотому веку.
При царях относились иначе к поэту и к человеку...

Тише! На дом – почитать Чаадаева, и – письменно – три вопроса,
кто желает – может составить стих.

Первый: почему царь Николай Первый Павлович из Царского Села объявил – вместо разноса –
что Пётр Яковлевич из Москвы – псих?

Второй: как поменялось к мыслящим и к поэтам отношение,
когда у нашего государства обрушилось царственное украшение?

Третий – пожалуй, последний – вопрос – это
полёт Вашей, так сказать, нечеловеческой фантазии:

перечислите способы заставить умолкнуть поэта,
обидно полагающего, что мы относимся к Азии,

ибо у оной от мрака – не от света – немножко больше.
Четвёртый: что Пушкин думал о Польше?

Для этого... «Пушек бы на неё больше!» «Ха-ха-ха!»
«Вы обещали не четыре, но три вопроса, и ещё не задали стиха!»

... для этого найдите и выучите наизусть «Клеветникам России» – у Александра Сергеевича из Москвы стихотворение.
Между прочим, у него в крови находилось сильное кровосмешение.
__________________________________________
«Вызываем Вас, уважаемая Мария Ивановна, для тщательного допроса».
(рот обвинителя меняет папиросу за папиросой).

«За что? За четыре вещи: за антипатриотизм, за расизм,
за измену родине, и ещё за волю... – эх,
в общем, за какой-то сложнопроизносизм,

то есть за честь, честность и умышленное различение рас,
то есть Вы совершенно правы, но за это, уж извините,
мне же приходится, я же вынужден останавливать жизнь
кому-то конкретно, то есть, в данном случае, именно у Вас».

Марк Борисович (2009)

Здравствуйте, дети. Я Марк Борисович,
Ваш новый по литературе учитель.
Мария Ивановна уехала в срочную командировку.
До конца учебного года – учтите!

Так что я здесь не на один месяц и не на два дня.
На чём Вы остановились? Ну, скажи ты. Как зовут? Ваня?

Золотой век? Чаадаев?
Подготовили три вопроса и стихотворение?
Хорошо, отвечайте. Только по имени себя называйте, чтобы ускорить моё к Вам проникновение.

«Я Маша. Царь Николай Первый счёл Чаадаева
психом и мудаком,
потому что Пётр Яковлевич сказал,
что мы негодная раса, стоим вне истории, особняком.

Отлично... Маша, да? Отличница?
А напомни-ка нам, кем был Пётр Фёдорович из платоновского «Чевенгура»?
«Хм... Кондаев что ль?.. Горбун, извращенец
и вообще отвратительная натура!»

«Лущил мух, да Саньку Дванова не узнал в конце романа».
«А в начале – всех мужиков из села куда-то посылал рьяно...»

«Ой, батюшки, Марк Борисович, я, кажется, кой-что поняла...»
Ну, вот и отлично. Присаживайся. Вот такие, Машенька, происходят порой в литературе дела...

«Я Антон. Когда прекратился царь и другие дворяне-аристократы,
мыслящих отучили мыслить беспристрастно; прочие – сами исчезли: из архива, говорю, факты!

А если сейчас, Антон, кто-нибудь вновь начнёт мыслить? Хотя б как Маша?
«Такому, думаю, происходящее станет куда интересней, чем интернет и «Наша Раша».

Хорошо, Антон... «Я Ваня! Я знаю сотню способов заставить умолкнуть поэта!»
«Попросить, накормить, дать денег, должность, пенсию, помочь отпрысков в университеты Нового Света.

А если, Вань, сказочно богат, поэт станет творить тайно свои лимерики?
«Благополучье делает бесплодным! По-любому – мы ведь не в Америке».

«Пускай мучится, беспокоится – сразу будет о чём писать!»
Прекрасно мыслишь, Иван. Садись, пять.

«Я Катя.
О чём шумите Вы, народные витии?
Это стихотворение посвящалось клеветникам России.

Я тут копнула глубже. Сравнила, что Александр Сергеич и Фёдор Иваныч мыслили о подавлении восстания в Польше.
Первый счёл: "старая семейная вражда". Второй же исходил не из былого, но из будущего больше.

Как истинный поэт, Фёдор Иванович воплотил –
в известном стихотворении –
идею, что кровь поляков есть искупительная жертва
во имя будущего прекрасной империи.

Видимо, той, где не нашлось места для Николая Степановича – только для Берии...»

Восхитительно, Екатерина... Урок ещё идёт – эй, «Камчатка»!
Кто хочет добавить по теме?
Тогда задание на дом. Место Баратынского в пушкинской солнечной системе.

Вопрос два – место Пушкина в солнечной системе Баратынского.
Вопрос три – отличие цветаевской прозы от прозы.

Авторов: «Розы мира»; сборников «Флаги», «Столбцы» или «Розы»;
и – ежели кто желает – «авторитета» типа Белинского...

«Марк Борисыч, а как же стихотворение? Дайте нам выучить что-то для закрепления матерьяла!»

Ах, да. Найдите то тютчевское, что «Екатерина Великая» Вашего класса сегодня уже упоминала.
_____________________________________

Мария? Откуда ты знаешь, где я живу?
Входи же! Входи, не стой!
«Марк Борисович, Вы живёте один?
Разведены? Холостой?

Вот, перечла "Чевенгур". Неужель
Як Титыч и Тютчев – одно...
Марк Борисыч... Гоголь в "Душах"
то же самое сделал? Но...

Плюшкин-Пашинцев?.. Ах, Марк Борисыч!..
Может, не на... не на...

Ещё и Пашкин из "Котлована"?..
Здесь я сама... сама...
...
«Марк, а Ламарк,
где у тебя здесь ванна?»

* * * (2009)
Я такие стихи напишу,
чтобы девушки в очередь встали,
чтобы парни подняли страну,
перед тем разобрав на детали.
Мне по силам воткнуть Эверест
в Марианскую впадину пальцем,
чтобы горы, узнав про арест,
опечалились вместо скитальца.

Я вселенную вставлю в стакан,
чтобы чёрные дыры-пиявки
пожирали себя и духан
доходил до классической банки.

О скучающей нежности рук
под моей крокодиловой кожей
ты не вспомнишь, когда я умру,
потому что родиться поможешь.

На смерть Милорада Павича (2009)

Вдохновенье освещает вечность.
Время тянется в бесконечность –
паутинкой, ниточкой тонкой.
Журавли текут в синей глади.
Там – внизу, вдалеке, в Белграде –
отдыхает тело под плёнкой.

След от капли из глаза серба –
Млечный Путь для души. Всё верно:
плоть покинута, словно бремя.
– Можно, Ангел? – А, здравствуй, Милош.
– Здравствуй, Павич. Входи, входи уж.
Вечность корни пускает. Семя
распадается. Рвётся нить, и
растворяется блеск событий.
Журавли садятся. На время.

Детский марш в летнем лагере (2009)

Путин, Сталин, Минин, Ленин.
Кто – в медалях и растерян.

Минин, Путин, Ленин, Сталин.
Кто – застыл на пьедестале.

Ленин, Путин, Сталин, Минин.
Кто – распутать что-то в силе.

Путин, Ленин, Минин, Сталин.
Кто – изменник, но – из стали.

Путин, Минин, Сталин, Ленин.
Кто – невинен и расстрелян.

Сталин, Путин, Ленин, Минин.
Кто – стоит лицом к могиле.

Минин, Минин, Минин, Минин.
Кости – в глине, нет в помине.

Ленин, Ленин, Ленин, Ленин.
Прах – рассеян, прах – развеян.

Сталин, Сталин, Сталин, Сталин.
Весь распался на детали.

Путин, Путин, Путин, Путин.
Очень любим, очень любим.

Синица и Мужик (2009)

Животные не курят и не пьют.
Не ищут мушку, чувствуя собачку.
Они создать пытаются уют
в норе или в воде... Вот в раскорячку
застыл мужик под гнёздами синиц.
Его бутылка треплет по загривку
на пару с тополями. Меж страниц
гуляет ветер, вороша подшивку –
набитыми событьями – газет.
Подходит дева. Платит мне десятку.
Я продаю билетики в клозет
и окружающему радуюсь порядку.
Животные стремятся отыскать
свою судьбу. Вот и на мне – две мухи.
Они умеют ползать, и летать,
и терпеливо жить, как все старухи.
Ползёт мужик под гнёздами синиц.
А птицы взволновались не на шутку:
«медведи обитают от столиц
обычно далеко...» Вдоль по проулку
скрывается живое существо.
Космато и небрито, но в одежде.
И человеческое вещество
выходит из меня, как пыль, в надежде.
Животные не ходят на приём
к психологу, чиновнику иль в гости.
Они не знают, что такое «съём»,
и оставляют в землю только кости.
Синички добывают червячков.
Летят домой и кормят поколенье.
Мужик приходит в офис без очков:
«Вчера оставил где-то... Воскресенье...»
Коллеги понимающе молчат.
Они ничуть не лучше и не хуже.
Коровы перед зеркалом мычат.
А птенчики – растут, растут снаружи.

Животные научат лишь тому,
чему самих когда-то научили.
Лежит мужик. Глазеет прямо в тьму.
Вдруг вспоминает, что он не был в Чили.
«Зато была начальница АХО!
А я – директор по продажной части!
Пожалуй, перестану быть бухой.
Скоплю деньжат для матерьяльной власти...»
А в Чили – пальмы, солнце да песок.
Застыл мужик под веткой с попугаем.
И бьётся мысль, пульсирует в висок:
«Зачем мы здесь? Энд кто мы, дорогая?»

Животные умеют погибать
в зубах, в когтях. И – уходить из мира.
Потомки. Простынь белая. Кровать.
Кусочек неоплаканного сыра.
Остынь, мужик. Расслабься и забудь.
Твой сын прикончит начатое дело.
Как волны, мерно вздрагивает грудь.
«Природа, забирай остатки тела».
Остыл мужик. Синичка вьёт гнездо.
Животные не курят. Ежедневно.
И бьётся мысль: «А что-то здесь не то»,
но тут к концу моя подходит смена.

 

 

Александров Александр Александрович родился в 1980 г. в Перми. Окончил Пермский государственный университет. Работает в сфере физической культуры. Автор двух книг («Алфавит», 2009, «Баллада об Иване», 2010), вышедших в издательстве «Огурчики-Помидорчики», и публикации в коллективном сборнике «Узнай поэта!», 2011. Живёт в Перми.

Филипп Катаев (Пермь) о стихах А.Александрова:

Стихи Александрова можно уподобить разговорам на разные голоса. В его речи живут и Слуцкий, и Решетов, и Павич с Приговым. Причем Александров не пытается в точности соблюсти их интонацию и тон, не занимается созданием стилизаций. Здесь уместнее говорить о «пародичности» (по Тынянову). Такое ощущение, что Александров использует наработки других поэтов как шест для взятия своего собственного барьера, но вместо прыжка он застывает он застывает над планкой (под планкой?) в позе косноязычного одиночества. Вот тебе, бабушка, и попытка свободы...
Возьмём для примера стихотворение Слуцкого «Что-то физики в почете» и текст Александрова с идентичным первым стихом. Перекличка со Слуцким прослеживается как на уровне структуры, так и в пафосе текста. Имеется в виду, что оба стихотворения находятся в фарватере апокалипсического дискурса. Разница в том, что Слуцкий манифестирует гибель поэзии: «Опадают наши рифмы / И величие степенно / Отступает в логарифмы». Александров же уравнивает в правах физиков и лириков (и те, и те «в почёте»), но делает их ненужными, лишними на фоне сконструированной эсхатологии: он смешивает в одну экуминистическую кашу второе пришествие Христа, Заратустру, Будду, Магомета, зайца и волка из «Ну погоди!», сдабривает это сценарием атомного апокалипсиса, доводя в финале до абсурда: «и повсюду слышно Будду: / «Магомет, зови Иуду».
Эта карнавальная вакханалия наиболее ярко высвечивает поэтическую стратегию Александрова. Его герой – трикстер. В этом тексте он – мифологический герой (недаром стихотворение завершается ожиданием прихода главного трикстера христианства – Иуды), в других – шут, самозванец, юродивый, распиzdяй и пр. Иногда – лиричный и серьёзный, как в стихотворении «На окраине пермской промзоны», где, думается, скрыта цитата из Решетова («Я тридцать лет копал подземную руду…»), но всё равно – клоун. Грустный и довольно злой Пьеро, сыплющий социальными обличениями и продающий билетики в клозет («Синица и мужик»).
Среда обитания трикстера – маргинальность, окраина. В случае Александрова это зона, апокриф, скабрёзный анекдот и – хрестоматийная история русской литературы. В стихотворении «Мария Ивановна» тюрьмы и лагеря упоминаются четырежды. Кстати, образ учительницы Марь Иванны, героини анекдотов про школьника Вовочку, в этом тексте карнавализируется, изображается не с иронией, а с трагедийным размахом, практически ставится в один ряд с Гумилёвым, Хармсом, Д.Андреевым, Мандельштамом и др. Вслед за поэтами серебряного века неполиткорректная Марь Иванна погибает «за честь, честность и умышленное различение рас». Её антипод, успешный учитель Марк Борисович, в конце стихотворения («Марк Борисович») совращает одну из учениц.
Отходом от общей стратегии Александрова смотрятся тексты «На смерть Милорада Павича» и «Я такие стихи напишу». В случае отклика на смерть Павича трикстерское поведение просто не уместно. Второй же текст лишь создаёт обманчивую иллюзию серьёзности. На первый взгляд, он как «похвальба Локи»: громкие слова, которым нельзя верить, а говорящего их стоит опасаться. В нем в гремучую смесь соединены и наивный умысел, и куски традиции, и гражданский пафос, и совершенно не актуальная, в смысле не толерантная идеология. Но эта диковатая чрезмерность как бы присуща поэту органично, «по факту рождения», он её не стыдится и не пытается вытравить, как не вымарывает из списка своей библиографии шутовское издательство «Огурчики-Помидорчики», в котором вышли две его книжечки. В конце концов, само его имя – Александров Александр Александрович – тоже не псевдоним. И что бы за всем этим ни стояло, следует признать, что взгляду Александрова свойственен особый поэтический прищур, трикстерская линза, будучи пропущенными сквозь которую все удачи и несообразности его стихов образуют драгоценное пространство личностной независимости. И если для этого нужно писать стихи, то – что ж – их придётся писать.


ГЛАВНАЯ | 1 ТОМ | 2 ТОМ| 3 ТОМ | СОРОКОУСТ | ВСЯЧИНА| ВИДЕО
Copyright © Антология современной уральской поэзии