ИННА ДОМРАЧЕВА
* * *
Ты куришь, и метишь пеплом балкон, кровать.
Купи мне кулёчек вишен – в тебя плевать.
Контрольным в темя, – таким у Распэ олень, –
Не буду, мало ли, – вырастет набекрень.
А вот неправда, я часто помню добро,
Поэтому косточку плюну тебе в ребро.
Она – корнями в аорту, – начнёт расти...
Забавы такого сорта люблю, прости.
Вишнёвое дерево не будет тебе мешать.
Вишнёвое дерево просто отучит тебя дышать.
Вишнёвому дереву тесно в твоей груди.
Я спряталась повсеместно – теперь води!
* * *
Я давно не люблю вас, не верьте,
Вы висите у нас на трюмо.
Вам грозит обнаружить в конверте
То, что вряд ли сойдёт за письмо:
Голубую соседскую кошку
(Удивительно мерзкую тварь),
Катерок, голосящий истошно,
Марсиано-испанский словарь,
Фотографию старого кэпа,
Разводившего в трюме цыплят;
И дешёвое синее небо —
По ведру поцелуев за взгляд;
И закат, написавший аллею,
Да не вставший потом с полотна...
А на белый конверт я наклею
Негашёную марку окна.
* * *
Я привезу тебе оттуда
Инопланетного щенка.
Он будет – экая паскуда! –
Трепать ковры и облака.
Фирдоуси, конечно, знает,
Кому живётся на Руси,
Но тяга в сумочке земная
Вся в битых кластерах. Спроси
У Чернышевского: «Que faire, а?»,
Пиши к Геннадию Айги...
А там, – ну, за небиосферой –
Собачий холод и щенки.
* * *
Фрейзи Грант тебе? Ннна тебе Фрейзи Грант!
Пятый том рассыпался на листы.
Белый бант. Капроновый белый бант.
Символ, значит, кротости. Чистоты.
Женщина – бездна хаоса, Тиамат.
Грязь от нея и небо произошло.
Высокомерное ханжество или мат –
Как объяснить иначе, чтобы дошло?
Ночью на кухне с Леной или Двиной
Плача за рюмкой, думая: «свет не мил»,
Женщина встанет, сделается волной
И облегченно скомкает этот мир.
* * *
На заре таких уносит аист
Грузовой, за горы и за лес.
Он ногой толкается, качаясь,
Поднимая скрипы до небес.
В предрассветной дымке Боттичелли
Голосом осипшим, пропитым,
Он поёт: «Крылатые качели!
Я не буду больше молодым...»
И с улыбкой детской и счастливой
Он, фальшивя разве что едва,
На пустой бутылке из-под пива
Выдувает нежные слова.
Как бы сердцем ни были мы зорки,
Те качели ржавые вольны
Походить на каждые задворки
Пьяной, отмудоханной страны.
* * *
Богу, совести, честному имени –
Больше мы никому не должны.
Всё, что можно купить или выменять,
Остаётся с другой стороны.
Покупая за дружбу – приятельство,
Покупая за преданность – страсть,
Ты своё ощущаешь предательство,
Ты себе позволяешь пропасть.
Это сделано ими – поверь, прости –
Пусть у них и болит голова.
Как окурки и нефть, на поверхности
Остаются чужие слова.
Ты – вода, так с какой к тебе меркою?
Всё равно утечёшь налегке.
Ты должна только Богу и зеркалу,
И вот этой последней строке.
* * *
Судьба растёрла палочку чернил.
Пиши. Терплю холодные касанья.
Их узнаёт любой, кто хоронил, –
Приметы пустоты и угасанья.
Как бы песчинка жжётся под ребром:
Чужая смерть, агония чужая.
Проси добром – вернётся серебром,
И бросит, ничего не выражая:
Мол, немота погасит плач и речь,
А рана будет лёгкая – сквозная.
Прошу – и не умею уберечь.
Ни имени, ни адреса не знаю.
* * *
Светилом согретый алтарь алтарей –
Из мрамора эта спина.
Я потом солёным с рубахи твоей
Льняной и сыта, и пьяна.
Святое причастие каменных мышц
И пота церковный кагор
Ношу, – как пшеницу по зёрнышку – мышь,
Как шапку горящую – вор.
Вот так кирасиры носили колет,
Носила стрелу тетива,
А всадников тех – кони чёрен и блед,
А гулкое эхо – слова.
Так в 42-м уходили в маки,
Так псы приходили на зов.
Так, если кончалась вода, моряки
Спасались росой с парусов.
* * *
Пусти меня к семи ветрам,
К чужой вражде, к чужой заботе,
Ну, хоть в рабочем эпизоде,
Не выходящем на экран.
Ещё раз – крыльями в прибой,
И через море – за оливой.
Я захотела стать счастливой –
И разучилась быть собой.
Улыбку донага раздень,
Кричи на языке растений.
Я не отбрасываю тень,
Но кто отбрасывает тени?
Когда взойдут материки
И антилопы на капоте,
Хоть по несбывшейся свободе
Оставь мне видимость тоски...
* * *
А.Пермякову
Кардиологу не плачься на боль,
Вряд ли шпага, вероятней, – шампур,
Для кого-то этот год – карамболь,
Но для нас-то он скорей, каламбур.
Умный мальчик перепишет в тетрадь
Спящий в позе эмбриона вопрос.
В этом городе темно умирать, –
Слишком совестно, что жил не всерьёз.
Ты тихонько улыбнёшься, Андрей, –
Был, когда-то, мол, и я рысаком...
Просто – кровь не побежит из ноздрей,
Если голову держать высоко.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ЦЕНТОНА
Она придёт, она не спросит
Ни у менад, ни у харит.
Собака лает – ветер носит –
Звезда с звездою говорит.
Я тоже, кажется, менада,
И строю замки на песке,
Когда последняя граната
Занесена в моей руке.
В глазах другого человека
Стоит египетская мгла.
Ночь, улица, фонарь, аптека, –
Я список кораблей прочла...
* * *
Учи меня легкости слога,
словами играй в домино.
Мне, – пусть, вероятно, немного, –
но всё-таки тоже дано!
По скользким фонемам опять – со
мной только и можно – назло,
чтоб я разучилась бояться
внезапно оборванных сло...
Но, если придётся, – беззлобно,
как долю в зевок полыньи,
шестую в строке пятистопной,
как пепел остывший, стряхни.
* * *
Д. Новикову
Неделя — week, неделя — век,
Пока погода прояснится,
На шею ищут Том и Гек,
И Чук и Гек — на поясницу.
Учитель слеп, экзамен строг,
Покуда не ожгли — не ожил.
Крик просочился между строк,
Как яд, впитавшийся под кожу.
Пальто — на вырост, мир — на врост,
Вид из окна тяжёл и плосок,
Но ты становишься на мост
Из разбегающихся досок.
* * *
Заломит скулы от оскомины
В осеннем грушевом дворе,
Очередное Anno Domini
Прозрачнее гравюр Доре.
Нам лето, прошлому воздав, нести,
Что было жизнь тому, и две...
Одиннадцатилетней давности
Секунды катятся в траве.
Возьму и, надкусив, обрадуюсь,
Что правда, именно такой
Дичок воспоминанья, паданец,
С примятой ржавою щекой.
На ухо
Я знаю (тратишь время зря),
Что солнце всходит на востоке
И что любимые друзья
Непреднамеренно жестоки.
Что ранен зеленью левад
Не поменявший кожу поезд,
Что волжской стерляди плевать
На весь каспийский мегаполис.
Что это мелочи, не суть,
Что кто-то может удивиться:
Друг другу падая на грудь,
Мы отворачиваем лица.
Птеродактиль
Правотой и ядом налитая
Гибель зазевавшихся химер —
Птеродактиль — вяленько летает,
Неуравновешенный размер.
Оттого и горькая обида
На витой верлибр соловья,
Особь вымирающего вида,
Маршевая пташечка моя.
Мы ль тебя не приняли на веру?
Мы ль тебе не выстроили клеть?
Вот и полезай в свою вольеру,
Будет, будет на небо глядеть.
...Словно полотняные рубахи
Белые, светлее вожака,
Птероямб и птероамфибрахий
Улетают в тёплые века.
* * *
Ноют сироты – губы и руки.
Оплетает вагонные сны
Камертонная нота разлуки,
Холодящая кожу спины.
С металлическим привкусом Юга
Жестяная колёсная клеть,
Поезд сам научился баюкать
И ещё колыбельные петь.
Томик, взятый в дорогу, прочитан.
Тонко пахнет из окон иссоп.
А меня проезжают транзитом
Восхищение, боль и озноб.
Мы пернатые, Серые Шейки,
И не видим дорожную грязь.
Засыпаю на липкой скамейке,
Навсегда ничего не боясь.
* * *
А что делать,
Если чуть выше его лопаток,
Посередине,
Надпись на базовом женском:
«Центр обитаемой Вселенной –
Здесь».
Или,
Как это читается в некоторых диалектах:
«Носом утыкаться сюда».
* * *
Сердцу рёбра к восемнадцати малы,
Мы считали, спотыкаясь о длинноты:
Сколько ангелов на кончике иглы,
И вселенных на листочке из блокнота.
Лебединая порода, дети Леды,
Обозначенные прелестью уродства,
За родительский полтинник на обеды
Покупали где-то право первородства.
Уж какие, к чёрту, правила игры
И фри лав на дискотеке «Белый соболь»,
Если, брезгуя донашивать миры
За другими, мы построили особый.
Мимо Гадеса, Аида и Эреба
Проскочили, – и упали, типа-опа,
В совершенно одинаковое небо
Из стандартного набора «Photoshop’а».
* * *
Просыпались от крика «команда была «бегом!»,
Ледокол беззаботной улыбки вмерзал во льды,
Потому человек, который был Четвергом,
Не терпел барона Субботы и их среды.
Он и сам не помнил, как впитывал их завет –
Кто успеет сказаться правым – и будет прав,
Помнишь, как нам читал религиовед,
Кафедры научного атеизма зав:
«Наш господь пастуху по имени Моисей
Нормы тезисно изложил на горе Синай»?
Вот и ты, мой друг, будь умницей, – не борзей,
Не дыши, не знай, не думай, не вспоминай.
* * *
Ледяное вино на сухом языке
Испаряется раньше глотка.
Приучаемся жить без души, налегке –
Оболочка пустая легка.
Мне давно очевидно, что космоса нет,
Все наврал мракобес Галилей.
Кляссер с марками, пять юбилейных монет –
Не жалею, и ты не жалей.
К горизонту на скорую руку, внахлёст,
Притачали окраинный лес.
Незаметны латунные гвоздики звёзд
На богатой обивке небес.
«Если плачут весной облака – не грусти…»
Мы когда-то не прятали глаз.
То ли мы, наконец, перестали расти,
То ли мир это сделал за нас.
* * *
Сердце может взять октаву.
Может, больше.
Знаешь, я хочу в Оттаву.
Или в Польшу.
Также стоят египтяне
Уваженья.
Миша делает Татьяне
Предложенье
Десять лет. И как ему не
Надоело?
Сердце бьется, как в июне –
Оголтело.
Десять. Ты мне годом раньше
Начал сниться.
В окнах воет. Это баньши.
Или Ницше.
С новым годом. Всюду ёлки
И хлопушки.
Я порезалась осколком
От игрушки.