ИГОРЬ ГОНЧАРОВ

 

СТРЕКОЗА ЗАКОНА

Смерть – она тоже по божьей милости,
Как саранча в пустыне, и девять других нашествий.
И вообще, чем ближе ты к справедливости,
Тем дальше от совершенства.
Можно сказать, от ярости до сонливости
Достаточно полужеста.

Выйдешь порой из ряда, семьи, народности,
И видишь: плывёт оазис, идея пальмы,
Которая в сфере духа без срока годности,
И, не иначе, выросла нелегально...
Но человечество в целом малооригинально,
Когда выбирает виды по краю пропасти,

Ведь за спиной у него не крылья, а пара лопастей,
Растущая не как образы, а буквально.

НЕУЯЗВИМОСТЬ

Лавки с клёнами. В пруду караси, язи.
Здесь выходят из образа люди из санатория,
Узнавая, какие они вблизи.
Тот, кого опыты не устроили,
Уходит в историю,
Он для художника неуязвим.

Осень – время выдоха и простирания.
Выдыхая в осеннее бездорожье,
Видишь ночь, какое-то возгорание
В мастерской, женщину у окошка...
И шёпот – ты чудовище, а не художник,
Ты... но пруд распылит внимание.

Когда ты прощаешь людей заранее,
Предать тебя невозможно.

МЕТАСТАЗЫ СУДЬБЫ

Средневековый город. Сквозь купол кирхи
Комок подступает к горлу, вечер холодноват...
Вот и судьба не пишется под копирку.
Случается, прыгнешь в поезд, выбросив автомат,
И встретишь в нём девушку, которой и будешь рад,
Очнувшись уже в концлагере Гельзенкирхен.

Потом будут вопли, что-то ещё на пальцах
Тебе объяснят сквозь пленных, солнце отбросит блик,
И вскоре родится девочка – спасибо американцам,
Что, разбомбив бараки, последний снаряд не вник
В тайну рождения, но это дела двоих...
Мальчик мой, мне не хочется полагаться

Только на память. И, разжимая пяльцы,
Она вложила в мою историю свой дневник.

ПЕРВОМУ АСТРОНОМУ

Лежать в траве, сорвавши колосок,
И ковырять в носу до легкого дурмана,
Пася овец, пока не пересох
Ручей вдали, пока, как наркомана,
Тебя луна, отстав от океана,
Не развернёт к себе. Черкни мне адресок!

Начни со звёзд, что северней Аккада,
Усиливая запах чабреца,
Видны лишь летом, многим будет надо
В созвездиях красивого словца:
Дыши всей грудью, друг, гони себе Тельца
От Ориона прочь, и пусть прохлада

К ногам в ночи пасущегося стада
Стекает с вдохновлённого лица.

ЛЮБОВЬ КАК ИМПЕРИЯ

Когда всё рухнет, и ты скажешь – ах,
Уверовав, что в тридевятом царстве,
Общаясь на различных языках,
Мы находили свет и счастье,
Часы на башне будут беспристрастно
Идти в веках.
Мы не умрём. И не сожжём мосты,
Но варвары, врываясь в город первыми,
Сожгут в нас атмосферу теплоты,
И замки встанут с растопыренными перьями
орлов. А варвары, наверное,
Ещё сведут нас – тихих понятых,

Чтобы понять, какой была латынь
В расцвет империи.

ГЛУБИНА РЕЗКОСТИ

А помнишь, как то бывало – вода тиха,
Ни лодок тебе, ни тралов, ни нефтебаз.
Стекает себе водица, как в рот уха,
С того континента, на коем не сыщешь нас,
И трудно поверить, что впереди триас,
Кембрий, селур, ордовик и прочая чепуха.

Это сейчас политик, покручивая микрофон,
В кожаном кресле очертит водораздел,
Не помня уже эпохи без государств ООН,
Когда ты глядела в воду, и я глядел
Дальше, чем Дарвин по отпечаткам тел
Как-то увидел и пожалел о том...

Ибо, взглянув на вещь, как и планктон,
Уже не узнал той лужи, в какой сидел.

АРХИТЕКТОНИКА ОДНОЙ МУЗЫ

Когда он оформил облако и заявился с этим,
Как с атмосферой, в которой потом летал,
То оно оказалось в штанах – и этого не заметить
Было сложнее, чем революцию и Капитал.
Я бы даже сказала – он на меня напал,
И я понимаю, причин для сплетен

У вас океан. Быть музою для мелодий,
В которых огня и ярости достаточно для троих?
Ах, Маяковский влюбился в меня, как мой муж в Володю,
Шла революция, раскачивался материк.
Но как вам сказать... я отдалась ему лишь на миг,
Заполняющий пропасть в моей природе...

Это было тоньше любви, было, ну, чем-то вроде
Облака, только подписанного – Лиле Брик.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПАСТОРАЛЬ

Морозец. Отец объявил амнистию –
Можно колоть дрова. Парит навоз,
Дух которого над простынями чистыми
Как молитва, которую произнёс
За весь мир. Замерзшие согревают нос
Возле окна, наблюдая в разводы за таинством евхаристии

На первом канале. Хозяйка напротив вяжет.
В избе хорошо. Вспоминая, как молодой
Оказалась по случаю в Эрмитаже,
Она изучает рясу и, наконец, – витой
Обод кадила и, вдохновенная полнотой
Православия, оказывается перед трельяжем.

А тем временем сзади – Господи, ну и ты туда же,–
Рявкает муж с порога... или же дух святой.

ИДЕНТИФИКАЦИЯ

Народ безлик и тёмен. Овладеть
Такой армадой нереально с улицы.
Зайди в трамвай. Прислушайся. – Медведь,
Куда попёр. – Поговори мне, курица.
Но ты расслабься. Чтобы не сутулиться,
Приноровись кого-нибудь поддеть

Плечом. Доехавших до улицы Труда
Обычно мало. Сорванные связки,
Карман навылет, плюс разбитая губа –
Кошмар! – когда б не удовольствие от встряски.
Но кто-то скажет – завтра праздник Пасхи –
Да и сойдёт, возможно, навсегда.

Другой уйдёт в сюжеты русской сказки,
А кто – в пословицу у здания суда.

НЕФТЬ

Не бередите сказочную гладь
Морей. Она бессмысленна. В ней главная интрига
Не в том, чтоб выжить, но предугадать –
Кому ты скажешь жаркое спасибо
За соль и йод, за собственную гибель.
Темно. Какая благодать –

Идти ко дну. Жаль – не зажечь свечу.
В придонном слое мёртвые пираньи,
Моллюски в позах – не чета параличу,
Навеянному пермским вымираньем.
Уснуть, растечься, чтоб из камеры сгоранья
Расслышать вскоре женское – «хочу

Тебя», и баритон в ответ – «никак не отключу
Движок». О да. Благодарю заранее.

В МИРЕ ОВОЩЕЙ

Слюна горчит, в трюме темно, но мимо
Ангелов взмыла чайка, не то баклан –
Взглянуть, как Атлантика необозрима,
Где ни одной аптеки на океан.
Но я отыскал тебя, проклятый Индостан...
И через год Испания закурила.

Христофор, я как-то была на рынке
И видела, как воистину всполошён
Местный крестьянин, как нежит он в сизой дымке
Томаты... жаль, ты золота не нашёл.
Ах, открывая Америку, ты так далеко зашёл,
Что глобус взял и склеил две половинки.

А какие по инкам справил Мадрид поминки,
Жаря картошку! Ну, право же, хорошо.
В НАПРАВЛЕНЬЕ ГОРЫНЫЧА

Эры ползут неслышно, за милей миля –
Смотря, наверное, как по земле бродить,
Но если идёшь вразвалочку, с ноль пять промилле,
И всякая тварь тебя любит и материт,
То встретишь один-единственный материк,
Сие – времена рептилий.

Здесь ещё нет ни Африки, ни даже мыса
Доброй Надежды, – и не то чтобы время злей,
Но есть вероятность в зарослях кипариса
Встретиться с ящером, что не сулит нам дней
Семейного счастья. Это уже поздней,
Когда народится девушка Василиса,

Такая дуэль состоится, и, опалив кулисы,
Нас всех известят о ней.

СЛУЧАЙ В СКВЕРЕ

Иная речь затягивает. Несколько
Знобит порой. И съевшего беляш
Тебя, как снег, вышвыривает с Невского
Промчавшийся впритирку экипаж.
Прийти в себя, вдохнуть – о, дьявольская блажь!
Чередованье строчек Достоевского.

Осмотришься. Да нет. Вся та же тусклая
Спираль над лавочкой. Во дворике шуршит
Знакомый нищий. Дать ему по русскому
Обычаю какие-то гроши.
А мог бы этот нищий задушить? –
Подумать и купить ноль пять с закускою

И вроде как уснуть в обнимку с необузданной
Стихией человеческой души.

МАЛАХИТОВОЕ

В магазине камней сыро, к стене прибит
Профиль Бажова, за убежавшей ящеркой
Продавщица, трогая малахит,
Поглядывает на входящего.
А тихо как. Места здесь неподходящие
Для того, кто сразу заговорит.

Вошедший замялся: – Давненько такой жары
Не было в городе, даже себя не слышно, –
И, сказав эту глупость, он рассеянно обронил
Подборку стихов для книжки.
Она же, поймав приземляющуюся у лодыжки,
Прочитала строчку ли, полторы.

Тогда он и вспомнил слух о Хозяйке Медной горы,
Да вспомнил-то поздно, слышь-ка.

В ОКНЕ ТРАКТИРА

Спой уже песню на языке понятном,
Милая Аннушка, пока Немецкая слобода,
Мою наполняя кружку, скалится над необъятной...
Спой мне, отрада, покуда ещё вода
С берегами шведскими не в ладах.
И, хитро обнюхав близких, чужих да пятна

На жирной от сельди карте, рявкнул наотмашь – пли!
На что, видавший и хлеще, полный
Хозяин прокашлялся, а дочь его Анна, ни
Духом, ни сном по-русски, произнесла – Ну, полно,
Мой повелитель, на кой эта блажь нагой мне?
И Пётр, швырнув в лицо ей государственные рубли,

Сам затянул: «Эх, а в даль, куда идут корабли,
В час вечерний спой мне».

ОТПУСК В ДЕРЕВНЕ

Так мало в жизни сделано, что глаз
В кубанских винах с силою нечистой
Не борется, найдя взаимосвязь
Меж космосом и темнотой российской.
Орут коты, гуляют трактористы,
И спутник удаляется от нас,

Как след мечты. В селе непопулярны
Шекспир, приезжие, но вечен интерес
К скотине, птице, здесь девчонок парни
Традиционно тащат под навес...
Так мало в жизни сделано, что бес
Мигнёт и мне, и барышня, пленённая Полярной,

Смахнув солому, скажет: – Благодарна
За чистоту сентябрьских небес.

ТОЧКА ЦВЕТАЕВОЙ

Стих «Новогоднее», карточка Бонапарта
Вставлена в ризу... но всё-таки не подлезть
С фразой «алло, Марина», и подобрать сим-карту
Отсюда сложнее, чем панегирик сплесть.
Поэзия – совсем не благая весть, –
Пасть, раскрытая амфитеатром

Из немоты и сумерек. Жажда неутолима.
Чёрный рояль, Киммерия, просыпавшийся табак,
Пара галактик, в одной из которых мимо
Берлина проехал напуганный Пастернак,
И даже это «алло, Марина», цепляющееся, как рак,
За дневники и письма, беззвучное, что пантомима –

Всё пространство, которое преодолимо,
Стремится дойти до точки – эдак ли или так.

ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЯМ

Тому из нас, кто некогда ушёл
Немного дальше, чем закон деторожденья,
Никто теперь не скажет – хорошо
Придумана таблица умноженья.
Мы не узнаем, как посредством отражений
Сигнал с планеты всё-таки дошёл

До той звезды. И что свои цветы,
Упав в Атлантику и побродив по шельфам,
Небесный гость возложит на хребты,
Найдя в них столько глупых положений
И чудных поз... что, крикнув: – Неужели
Все эти люди могут быть мертвы, –

Он заберёт от нас прекрасные черты
И не заметит больших достижений.

КНЯГИНЯ ОЛЬГА

В Киеве мирно. Купола, колокольни, домики.
У посадских людей – и у тех кошельки тугие.
Но Ольга в печали, оздоровление экономики
Для бедной вдовы – честно сказать, такие
Пустяки, что полный портрет княгини
Ярче физиогномики.

Женская доля тихая. В качестве утешенья
Примешь сватов – древлян, веник им дашь, и вихрь
Охватит парную – пусть отмывают шеи,
Пока ты в печали – ах, Игорь, Игорь...
А колокол бьёт, подпираемая мотыгой
Дверь баньки уже пылает и дразнит воображенье.

Я разумею – система пожаротушения –
Это не выход, – подумала Ольга и принялась за книгу.

ГАЛИЛЕЯ

Наивный край. Солнце и мало гласных,
Везде рыбаки, но они понятия не имеют,
Что им нравится больше – вылов карпообразных
Или поимка душ. А озеро, пламенея
Левее сетей, расставленных Галилеей,
Нарисовало явление и затем погасло.

Пойманный говорил невнятно, но очень просто.
Кто-то пробовал даже менять местами
Слова, но те вставали молниеносно
В комбинацию, о которой – никак устами.
Это было так странно, что многие люди сами
Пошли за скитальцем в выгоревших обносках,

Потешаясь над фразой, что кто-то из них – апостол,
В направлении будущих испытаний.

ОСОБЕННОСТИ НЕТРЕЗВОГО ВЗГЛЯДА

Сложно скакать в доспехах или входить, пардон,
В храмы души – в них мрачновато, тесно,
А уж отделять от ангелов легион,
Это значит, как минимум, потерять поместье,
Вслед Нотр-Дам с видом на свод небесный...
Обратите внимание, около тех колонн

Короновали Карла. А прямо передо мной
Видите этот свет?.. Что? Да, после пожара
Здесь многое изменилось. Чтобы бороться с тьмой,
Пригласили нашего... Ну, причем здесь Жанна?
Я вам в автобусе буйствовать не мешала.
Молодой человек, её уже нет. Да, сожгли. Боже мой!
Да, именно Карл Седьмой, –
И осеклась, взглянув на витраж Шагала.

НЕПРЕДНАМЕРЕННОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Монастырский лицей, школа английских фрейлин
В городе Мюнхен, и, наконец, любить
Можно так сильно, чтобы сердца горели,
Как миллион сердец, если так может быть.
И вот эта встреча, которую не забыть...
Впрочем, осталось несколько акварелей.

Он был художник, судя по полотну,
И Ева на нём такая, как может сниться
Человеку с фантазией. – Если гореть в аду, –
Он обещал невесте за день, как застрелиться, –
То вместе с тобой, – но, как оно говорится,
Кто его знает, что он имел в виду,

Потому как, очнувшись с криком: Адольф, ау –
Она не нашла в том мире ни одного арийца.

УГЛЕОБРАЗОВАНИЕ

Уголь пластами. Пока в котельной струился жар,
Исполняя указ премьера, мэрии и собеса,
Истопник, поддавая угля, в угаре воображал
Сцену из рая, что дух его бестелесен.
Огонь возносил его над каким-то лесом.
Впрочем, Степан Степанович плохо соображал.

Рай оказался топким, закат багровым,
Что-то жужжало в ухе, челюсть его свело
От созерцания восьмидесятисантиметровой
Стрекозы, и он понял, что потекло
В районе штанины. С грохотом и тяжело
Перед ним повалился папоротник.
Степаныч был зачарован,

Насколько масштабный, но по-своему тупиковый
Всё же процесс – производить тепло.

КАК СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ

Что касается духа, особенно над полями,
Когда на реке отчаливает паром,
То и не скажешь сразу, что именно распыляли
Наши деды над сказкой, но Шарль Перро
Напоминает под вечер систему ПРО
Без шансов на встречу с нашими «тополями».

В этих местах не принято о наказанье
Думать. Ни Сирин, ни Алконост
Никогда не дадут признательных показаний
За склёванный с русской письменности овёс.
И если ты в ранней юности не донёс
На того же Емелю, то привыкай заранее

Не к чувству гражданского самосознанья,
А к равнодушию звёзд.

МАЙСКИЙ ПОЛУРАСПАД

Сразу за школой свалена арматура.
Здесь можно привстать с колен и, отряхнув берет,
Найти свой портфель. Видно, как штукатурят
Школьный фасад. Воздух уже прогрет,
И учитель физики с пачкою сигарет
Лучше учителя физкультуры.

Составлены транспаранты. С некоторых из них
Поглядывают вожди, хмурясь из-за акации,
На тело колонны. В центре следы возни,
Но, добираясь до физика, спросишь о радиации,
На что он ответит: – Ну, научиться драться
Можно без фанатизма или резни,

Как радиация, или время, которое упразднит
Даже эти вот демонстрации.

ОХОТА НА ВЕДЬМ

Ветер входил в жилище и оставался там,
Страница из Библии билась, как чёрт в огне.
И, распахнув халат, красная от стыда,
Ева перекрестилась, монах же на топчане,
Играя с ростком священным, переспросил: – Вполне
ли в духе раскаянья? – Ева кивнула: – Да.

Она не умела каяться, зубки и целый ряд
Досадных осечек в заигрывании с ростком.
Поэтому вскоре по городу распространят
Слухи про ведьму, дополненные адреском,
Что, мол, у неё пара таких сосков,
Какими обычно кормят маленьких дьяволят.

А Ева в костре продолжит не понимать,
Какой из грехов действительно был иском.

РАЗГОВОР В БИБЛИОТЕКЕ

Ночь. На маяке разожгли навоз,
Вглубь континента смутно течёт аллея,
На которой, рассчитываясь за привоз,
Исчезает династия Птолемея.
Знаешь, знание не горит, а тлеет
В сердце, если поставить такой вопрос.

Моё время уходит, я был не прочь
Сделать Египет прообразом политеха,
Но климат... и так ненадёжен скотч
Для крепленья с папирусом человека.
Рим наступает – та ещё дискотека...
Но, если по правде, ты как-нибудь заморочь

Голову Цезарю, она не светлее, дочь,
Чем Александрийская библиотека.

ЖЕНСКИЕ ВИДЫ СПОРТА

Я уже в нём, а он, зашвырнув копьё,
Смотрит с надеждой, веруя в результат.
Но тот ухудшается. «Время ему привьёт
Чувство того, что вещи летят назад,
Если кидать их в прошлое», – и она, закатив глаза,
Впитала коньяк – она любопытно пьёт.

Олимпиада кончается. В спальне горит свеча.
«Люди так одиноки, когда выставлены напоказ», –
Проводя рукою вдоль моего плеча,
Терпсихора шепнула: «Ведь если звери слабее нас,
Зачем суетиться, переводя запас
Нашего завтра», – и поставила штатного скрипача,

Давая понять мне, что, если не ча-ча-ча
Сменит десятиборье, то венский вальс.

* * *
Папиросы кончаются, как папирус,
На вынос, будь то Иваново или Гиза.
Посольство тянуло с визой, когда я вылез
На матовый вырез сталинского карниза.

Оставалось минуты три, если делить на части
Мебель, детей, заветы, не говоря – аллею,
Что, млея левее, уговорила счастье
Двинуть к Синаю, покачиваясь и алея.

Всего три минуты, и, наконец, пустые
Бутылки из-под портвейна, пакетик «Липтон»,
И последняя мысль, как дико Господь в пустыне
Вёл себя под Египтом.